Пальцы Трибуна сжались, словно он представлял, как давит одно из этих существ.

— Когда их позвали строить! создавать что-то! просто работать! они обрушились на Фогаррида с еще большей ненавистью, чем на Димитриса совсем недавно. Когда избранный говорит сегодня с народом, — толпа затыкает уши грязью, чтобы не слышать его.

Снова налетел ветер.

— Я не потомок Оззрика, — негромко сказал Ортегиан. — Ни по крови, ни даже по духу. Толпа избрала меня, потому что я им близок. Грязный, уродливый гончар, который начал службу стране с того, что собирал навоз фениксов. Сложно поверить, что эти прекрасные птицы гадят так много и с таким крепким запахом…

Он усмехнулся, потом на его лицо снова вернулась скорбь.

— Народ должен пережить много страданий, Конан. Метаться от голода. Утонуть в крови. Только тогда он поймет, что не способен управлять страной. И вновь, смиренно и с благодарностью, склонит голову перед лучшими — такими, как Фогаррид…

Если хочешь что-то узнать — иди на базар, к месту, где собираются женщины набрать из водостока чистой питьевой воды.

Одна бросит слово, вторая ее поддержит. Глядишь, в разговор вступят мужчины. А любопытному только и остается, что слушать, да пытаться отсеять небылицы от правды.

Конан решил спуститься к городским воротам.

В последнее время, все больше людей хотело попасть в столицу, спрятаться за ее крепостными стенами. Простой народ, напуганный падением Храма, готовящейся войной, искал спасения, где мог.

Попав в столицу, беженцы старались найти приют. Кто-то спешил к родственникам, другие искали прибежище на постоялых дворах. Третьи, у кого денег поменьше, тоже не оставались без крыши над головой. Хозяева домов и лачуг — ремесленники, мелкие торговцы, — были не прочь потесниться. Лишние деньги никогда не помешают.

Конан шел по мрачным, пустынным улицам.

Даже Барбра, всегда сидящая у входа своего дома, закрыла двери и окна. По улице не витал запах ее лепешек.

«Надоело кормить солдат даром, — подумал Конан. — А все прочие спрятались по домам, боятся нос высунуть».

Северянин не заметил, как свернул в безлюдный переулок, заканчивавшийся тупиком.

— Эй, Конан, — раздался звонкий девичий голос.

Киммериец обернулся. Посередине широкой улицы, ведущей к следующей террасе города, стояла высокая светловолосая девушка. Несмотря на теплое время, на ней был широкий светло-зеленый плащ.

— Зачем идешь за мной? — мрачно спросил северянин. — Следишь вот уже пару кварталов.

— Люблю, чтобы все было правильно, — рассудительно пояснила незнакомка. — Ладно, думаю, сам уже все понял. Ты здесь никому не нужен.

Она широко распахнула руки. Гладкая бело-розовая кожа сморщилась и приобрела оттенок морской волны. Длинные золотистые локоны встопорщились острыми иглами, шея вытянулась, покрылась зеленоватой чешуей. На щеках прорезались жабры. Челюсти выдвинулись, придавая морде существа вид туповатой упертости. Руки срослись с полами плаща, превратившись в широкие крылья. Тварь с глухим карканьем взлетела и закружилась над Конаном.

— Не нужен, ты здесь в мире живых никому не нужен, пошел прочь, проклятый варвар.

Повторяя это, создание попробовало спикировать на спину киммерийца, но тот был настороже.

Острый меч северянина полоснул по одному из светло-зеленых крыльев. Брызнула алая, похожая на человеческую кровь. Существо пронзительно заверещало и рухнула на землю.

Конан не хотел убивать поверженного врага. Кроме того, хотелось узнать, кто послал за ним монстра.

Киммериец подошел поближе и склонился над телом твари. Но стоило ему поднести руку, как существо выбросило вперед руку-крыло, захлестнув вокруг ног Конана.

Петля, с быстротой молнии связав щиколотки ног, стала со страшной скоростью разворачиваться крепкой сетью, поднимаясь вверх. Тварь издала торжествующий вопль и потащила спеленатое тело киммерийца по мостовой.

Несколько раз Конан больно ударялся головой. Вдруг сеть, стягивающая тело киммерийца, зацепилась за острый камень, несколько дней назад расколотый тяжело груженой повозкой.

Тварь, не ожидая сопротивления, неловко остановилась и повернула голову к жертве. Та не проявляла признаков жизни.

Монстр боялся подойти к лежащему без движения киммерийцу, но сдвинуть его, чтобы вновь поволочь за собой, оказалось непростой задачей.

Сперва нужно было освободить зацепившуюся за камень сеть.

Конан, незаметно для летучей твари, напряг мускулы, и невод, уже надорванный в одном месте, стал расходиться. Киммериец почувствовал, что тенета уже так сильно не сжимают его.

Между тем летучее создание оставалось в неведении: глядя на практически бездвижное тело киммерийца, трудно было понять — жив он или мертв.

Тварь стала медленно подходить к поверженному врагу, крепко удерживая конец плетеной ловушки. В тот же миг, когда враг наклонился над Конаном, киммериец напряг все мускулы, и сеть распалась на мелкие сухие клочки.

Северянин протянул руку, ухватив наклонившегося над ним врага за крыло.

Странное существо не ожидало нападения. Киммериец выхватил меч и занес над головой крылатой твари. Крыло отвалилось и осталось в руках Конана. Тот настиг врага и одним замахом меча снес ему голову.

Тварь упала на мостовую, и камни поглотили ее.

Конан остановился перевести дух и оглядеться. Все было тихо. Киммериец сорвал пучок широких листьев с невысокого куста и вытер с лица начинавшую подсыхать кровь чудовища.

Судьба учит нас тому, чему мы меньше всего хотели бы научиться, — заметил Трибун, подлетая к окну и распахивая тяжелые занавеси. — Что до меня, моей единственной мечтой в детстве было создать вазу, которой бы мог гордиться мой отец. К несчастью, он умер прежде, чем я поступил в учение, иначе как знать…

Неловкая тишина повисла в парадной зале. Никто не решился ответить, ибо поворот судьбы, описанный их правителем, мог привести только к одному результату — Ортегиан остался бы лепить горшки в Нижнем городе, в на королевском троне Валлардии сидел бы кто-то другой.

Возможно, один из них.

— Есть несколько вопросов… — карла задумался. — Как это принято говорить?

Чародей Гроциус, к которому был обращен вопрос, пояснил, вложив в короткий ответ всю изысканность и витиеватость потомственного царедворца:

— Государственной важности.

Никто из собравшиеся не мог быть уверен до конца — на самом ли деле Ортегиан забыл эту формулировку (Трибун и правда подчас позволял выскользнуть из головы деталям и фактам, которые не считал важными), или же слегка подсмеивается над колдуном.

— Вот именно, — с превеликой серьезностью кивнул карла. — Подобно любым государственным делам, они скучны, длинны и совершенно бесполезны как для нас, так и для народа, однако если мы не станем ими заниматься, наша страна рухнет, а мы все окажемся под ее обломками… Знай я, сколь хлопотно быть Трибуном, остался бы чистить навоз в стойлах фениксов.

Он усмехнулся, и вот на сей раз всем было ясно, что это неправда.

Дверь распахнулась, с таким шумом и торжеством, словно с другой стороны ее высаживали тараном, по меньшей мере, человек восемь. Генерал Терранд вошел в парадную залу, на ходу просматривая свитки пергамента.

— Прошу прощения за то, что опоздал, сир.

Как любой человек, который извиняется не искренне, он делал это легко и без запинки.

— Новые донесения с границы с Курсаей.

Жрец Долабелла вскинул голову и спросил с таким видом, словно новости о грядущей войне касались только его лично, остальные же были здесь из пустого, праздного любопытства.

— Что сообщают? — спросил он.

Терранд взглянул на жреца с таким недоумением, будто этот вопрос ему задала цикада, случайно залетевшая внутрь.

Полудракон замер, словно споткнулся. Ему казалась нелепой сама мысль о том, чтобы отчитываться жрецу — вроде генерал и вошел-то в парадную залу только затем, чтобы предстать перед светлые очи Долабеллы и почтительно сообщать ему о событиях в стране.