На протяжении этой тирады Ортегиан нетерпеливо водил перед собой ладонью, словно старался поймать и пришибить надоедливую муху (которой, без сомнения, и был Долабелла), — потом же, воспользовавшись искоркой просвета в словах священника, поспешно вставил:

— Потому и нужно назначить нового боевого мага как можно скорее. Ранее эту должность занимал Гаркванус…

Терранд пришел ему на помощь, не давая Долабелле встрять с новой пространной речью:

— Как и полагается Верховному жрецу, согласно традиции.

Священник с важностью кивнул головой.

Долабелла принял вид важный и многозначительный, какой нисходил на него всякий раз, как наступало время принимать богатые дары прихожан, мало кто знает, но жрецы созданы богами только затем, чтобы радовать нас и укреплять наш дух простым и понятным способом — отнимая у человека последнее, что у того есть.

— Однако сейчас мы от нее отступим, — скороговоркой промолвил Ортегиан. — И назначим боевым магом Гроциуса.

Лицо Долабеллы вытягивалось все больше, словно тесто в пальцах неумелой хозяйки.

Радгуль-Йоро, а может быть, трехлапая жаба подарили Ортегиану редкий талант — говорить то, что необходимо, и всегда вовремя.

Вот и сейчас он выбрал момент, когда Гроциуса не было рядом — с тем, чтобы показать: тот не имеет никакого касательства к принятому решению, и вовсе не интриговал за спиной Долабеллы. К тому же, это позволяло избежать неизбежной ссоры между ними.

И словно этих двух причин было недостаточно, имелась и третья — именно сейчас Гроциус стяжал себе заслуженную славу, как устроитель красочного и пышного ритуала, который, если точно следовать дворцовому протоколу, должен был провести Долабелла.

— И в самом деле, друг мой, — продолжал поспешно Ортегиан, не давая собеседнику вставить слово. — Ты только вступил в должность, и еще не успел как следует освоиться…

Жрец открыл рот, пытаясь что-то сказать, и в этот момент и правда стал похож на трехлапую жабу, впрочем, никто не назвал бы это сравнение комплиментом.

Трибун поднял руку, давая понять, что разговор окончен.

Долабелла, не помня себя от гнева и из последних сил стараясь скрыть его, спускался по лестнице, торопясь покинуть дворец. Тонкая иссохшая лапка глубокого старца, мага — Учителя, невесть откуда появившегося, схватила его за рукав золотистой мантии.

Долабелла любил старика, многому у него научился, но сейчас, остановившись, почти со злобой вглядывался в острые черты, испещренные тонкими шрамами — следы когтей болотной птицы фрозы, печень которой составляет один из ингредиентов эликсира жизни, раз оставленные, никогда не исчезают.

Маг рассказывал о каком-то открытии, посмеиваясь, довольно потирая руки, и Долабелла, инстинктом улавливая нужные моменты, тоже улыбался, удивлялся и одобрял. Наконец старика кто-то позвал, и жрец, делая вид, что не слышит призывов подождать, почти сбежал по лестнице к своему паланкину.

Торопясь и наступив на край длинной мантии, он едва не упал, что еще больше ухудшило настроение — падение после выхода из дворца считалось плохим знаком.

Восемь носильщиков с одинаковой татуировкой на лбу, изображающей абрис семигранника храма и свидетельствующей о принадлежности к его низшим служителям, ожидали возле центрального фонтана.

Они молча подняли носилки, покрытые серебристым атласом, натянутым на металлический каркас и подставили складную лестницу с широкими ступенями.

Oнa была рассчитана на то, что жрец, не теряя достоинства, неспешно всходил к своему месту. Как только были задернуты шторки входа и окон, Долабелла позволил себе расслабиться.

Нервное лицо исказила злая гримаса, он намотал на руку длинную золотую цепь, свисающую с шеи и дергал ее так сильно, как будто хотел задушить ею кого-то невидимого. Однако сам жрец слишком хорошо видел лицо врага, маячившего перед глазами призрачным порождением.

Он видел его темное бездонное око, которое хотелось вырвать, зацепив большим пальцем и долго топтать ногами. Мысли метались в голове, гневные, сожалеющие, мстительные.

Жрец вытянул ноги, откинувшись на спинку мягкого сиденья. Жара казалась нестерпимой, и он слегка отдернул шторку окна, в образовавшуюся щель скользя взором по немеркнущей, непростой красоте Уединенных Дворцов.

Чужие люди, наемники, бродили между постройками, фонтанами, вечнозелеными кустарниками, из которых младшие маги и служители вырезали фигуры зверей, цепи Языков Пламени, низвергающиеся водопады, сцены охоты, поединков, уборки урожая. Долабелла злорадно отметил, что на лицах чужестранцев была написана скука.

«Грязные твари, — подумал он, — вам ли понимать красоту. Вам плохо, ведь здесь нет ни трактиров, ни девок, ни азартной игры. Даже подраться между собой вы не смеете, изображая достойных гостей Трибуна».

И как только имя это мелькнуло, на миг забытое, он вновь преисполнился ненависти.

«Я помогал тебе, жалкий уродец! Такова благодарность тирана, болтающего о демократии. Но я, я, каков глупец, видно, боги отняли последний разум, которого и так, видать, не очень много, если оставил без поддержки Фогаррида. За мной бы пошли люди, я был бы доверенным человеком старика. Разве он позволил бы так распоясаться второму уроду, Гроциусу? Ничтожный маг пошел против Верховного жреца и эта образина, пол-человека, поддержала его».

Он заметил молодую женщину в голубом плаще, опасливо задержавшую шаг перед группой огромных, загрубевших наемников, даже спокойный вид которых заставлял опасаться этих гигантов.

Рыжий громила с заячьей губой, исправленной в худшую сторону сабельным шрамом, пронзительно свистнул, хлопнув ладонями, как будто спугивал с дороги зазевавшуюся курицу. Лицо девушки побагровело, она отшатнулась, отступив в сторону и желая бежать обратно, откуда держала путь.

Долабелла уже хотел вмешаться, заодно выплеснув накопившийся гнев, однако его опередил варвар, которого он недавно видел во дворце, человек со странным, каким-то рубленым именем — Конан.

Тот сделал несколько шагов, столь плавных и стремительных, что они слились в единое движение и положил руку на плечо рыжего, очевидно, сильно сжав его, отчего тот согнулся.

Из носилок не было слышно, о чем они говорят, но Конан указал рукой на дворец, очевидно напоминая об их статусе гостей. Мгновение казалось, что «заячья губа» набросится на него и драки не миновать, но рыжий неожиданной успокоился и склонился в поклоне перед женщиной, жестами предлагая той продолжать путь. Поколебавшись, она прошла между наемниками, молчаливо расступавшимися, освобождая дорогу.

«В Уединенных Дворцах, обители высшего правителя страны свободная женщина боится пройти по площади! Да разве было возможно такое раньше, тем более при Димитрисе! Ну, ничего, я еще жив, я помешаю этому обрубку нарушать древние законы страны, он поймет, кто такой Главный жрец, он устрашится моей силы, он будет на коленях ползать передо мной!»

И неожиданно для себя он захохотал, вспомнив об отсутствии коленей, которые могли бы позволить Трибуну испить чашу готовящегося унижения до конца. Немного успокоившись, Долабелла, не глядя, вынул из тисового ларца тягучую фиалковую пастилку, которые истреблял во множестве, опасаясь дурного запаха изо рта. Но как только прохладная пористая масса коснулась языка, он почувствовал удушье, не сразу поняв его причину. Крохотная, почти невесомая пластинка вдруг вспучилась огромным шаром, забивая горло, распяливая рот и выползая отвратительными пузырями.

Лицо жреца побагровело, глаза выкатились из орбит, он хрипел, пытаясь приподняться и привлечь внимание носильщиков, однако это ему не удавалось, и те продолжали идти своим согласованным спорым шагом, спускаясь к четвертому, Жреческому уровню.

Мягкие ремни охватили его туловище, припечатывая к спинке сиденья, Что-то зашевелилось под ногами. Долабелла дернулся, натужно раздувая лицо от усилий и почти выламывая шею.