Это воспоминание стало одним из горчайших в жизни юноши. Огромные карие глаза возлюбленной, остановившиеся на его искаженном лице, не с просьбой о помощи — она понимала, что он бессилен, ее нежный голос, звучавший почти спокойно, и его сдавленное сипение в ответ. Поняв, что конец неизбежен, она перестала сопротивляться, невзирая на свою наготу, все пыталась выпрямиться с достоинством, несмотря на удары плетью, которыми осыпал ее впавший в неистовство жрец.

Пленница видела, что Сагурн не мог ответить, и потому старалась лишь, чтобы он услышал ее последние слова. Неразумное, нелепое чувство вины за свое молчание терзали его душу на протяжении всех прошедших зим. Ему казалось, что девушка умерла одинокой, а он предал ее в смертный миг.

Лелия была еще жива, топор шамана взлетел и отрубил пленнице голову. Рука Кродана запуталась в золотистых волнах волос, и старец судорожно дергался, пытаясь освободиться. На лице его появился страх.

Ужас охватил собравшихся — демоница не желала отпускать служителя бога. Вырвавшись наконец из шелкового плена, тот осыпал девичью голову черным магическим порошком. Колдовство не позволит нечисти возродиться. Потом с видом торжества мерными ударами ритуального топора отрубил жертве ноги и руки.

Сагурну хотелось упасть на землю, вжаться в пружинистый мох, превратиться в него, исчезнув навеки из мира людей, но натянутые веревки удерживали на месте. Подручные жреца, сжимая одной рукой амулеты, другой сложили части тела в плетеную корзину, и толпа потянулась за Кроданом, выкрикивающим заклинания, отводящие беду.

Голову Лелии бросили в Бездонное Око, как называлась круглая, никогда не зарастающая тиной водная прогалина среди ржавой болотной поверхности. Даже старожилы, для которых не было тайн на болотах, редко отваживались подходить к нему близко — Око могло неожиданно вытянуть длинный отросток, выдернуть опору из-под ног неосторожного и увлечь его в бездонную пропасть, откуда не было спасения.

Некоторое время светлые волны волос плавали на поверхности, по затем топь ухнула, втягивая их в себя и вновь замерла. Тело и конечности разбросали но периметру селения, чтобы подобные демонице не явились к людям.

Сагурн передернул плечами — кожа вдруг вспомнила боль, испытанную тогда, во время последовавшего за казнью наказания. Его пороли той же плеткой, пропитанной кровью девушки. Он не сопротивлялся, находя в этой обжигающей боли некоторое утешение, как будто, смешивая кровь свою и Лелии, он разделял, почти облегчал ее страдания.

Он ощутил прикосновение толстых ветвей колючего дерева, из которого соорудили для ослушника клетку. Там невозможно было ни лечь, ни выпрямиться. Дети, впрочем, от них не отставали и взрослые, толкали его заостренными палками, плевали, обливая нечистотами.

Шаман требовал покаяния и через месяц добился смирения ослушника. Когда клетку открыли, он не мог двигаться, и несколько мужчин отволокли юношу к подножию черного камня, на котором еще виднелись следы ее крови. Он ничком пролежал перед алтарем целый день, и болотные люди одобрительно кивали головами, видя, как усердно ослушник замаливает свой грех перед богом.

Той же ночью он обошел село, собирая останки Лелии и заворачивая их в свою единственную ценность — кусок тонкого расписного холста, полученный от старосты за особо красивый найденный им алмаз. Безбоязненно он подошел к самому краю Бездонного Ока и опустил в него свою ношу, сопроводив погребение словами любви, которые Лелия так и не услышала в страшный миг.

В хижине своей он взял лишь тонкий нож, которым, предварительно разбудив, перерезал горло жрецу и его помощникам. Трупы их он сволок к подножию камня. За ними последовали мертвые тела тех, кто держал его и выкрикивал проклятия умирающей девушке. Стоя перед камнем, в уверенности, что разговаривает с богом, Сатурн произнес.

— Напейся крови, ты, кровожадная тварь. А если ты так силен, как о тебе болтают, то порази меня за хулу.

Весь в крови, зажав в руке нож и раскинув руки, он постоял немного, запрокинув лицо к черному небу, и вдруг громко и презрительно захохотал скрипучим, страшным смехом, не опасаясь, что кто-то может услышать его.

Перед рассветом он навсегда покинул селение болотных людей. Никто не посмел остановить его, когда он шел единственной дорогой, соединяющей мир болотников с внешним миром.

Сила и безудержная смелость позволили ему стать наемником, потом задержаться в столичном войске. Он ничем и никем не дорожил, не почитал в душе ни благодетельных, ни зловредных богов, приравнивая всех к демонам и монстрам, которые существовали на земле и с кем при случае можно было не только сразиться, но и победить. Да и вообще втайне считал, что сердце его мертво, душа давно покинула этот земной дом, соединившись с духом Лелии где-то в просторах неба, где нет пи богов, ни людей.

«Да это и не может быть иначе, — подумал он, упруго поднимаясь с обрубка дерева, на котором сидел, — имея душу, нельзя было бы делать то, что я совершал все эти зимы, жестоко и безразлично».

Киммериец дотронулся до наруча на своем запястье.

Толстая кожа почти полностью приняла на себя укус полухортара. Наверное, яд действительно был очень сильным, если даже простая царапина отозвалась в теле такой болью.

Несколько недрагоценных камней украшали защитный браслет. Когда-то их благословили жрецы Митры, и теперь сила амулета вытягивала отраву из пореза на руке Конана. Через несколько колоколов рапа полностью затянется.

— Думаешь, они ждали нас? — спросила Корделия.

— Возможно, — ответил Конан.

Он хотел сначала переговорить с Фогарридом, и лишь потом делать предположения.

Узкая тропа, ведшая от Портала, незаметно подкралась к широкой шумной дороге, по которой ехали всадники, арбы и подводы.

Высокий шемит вел на поводу крошечного дракона, — по всей видимости, собирался продать богатому купцу. В последнее время, среди торговцев стало модно держать у себя этих крылатых тварей — говорили, что они охраняют дом лучше, чем трехголовые псы и даже медузы. Впрочем, знатоки поговаривали, что это поветрие скоро пройдет — ни один крылатый змей не может сравниться с хорошо обученным цербером.

В старой, поскрипывающей телеге ехали деревенские красавицы, а с ними их заботливые мамаши. Последние то поправят дочурке платок, прикрывающий точеную шейку, то еще раз расчешут волосы, то украсят прическу булавкой с фальшивым изумрудом. Глядя на них, нельзя было не восхититься силе родительской любви, если не знать, конечно, что девушек везли в городской бордель, где их продадут за весьма скромную цену.

На обочине ссутулился бард, перебиравший струны старенькой лютни. Его голос, наверное, в прошлом ублажал слух императоров и эмиров, — но теперь, надтреснутый и печальный, мог сгодиться разве что для толпы, что собиралась возле городских ворот в ожидании, пока их пропустят.

Сказитель вел нехитрую, но весьма поучительную историю о добром купце, по соседству с которым жил землепашец. Копан и Корделия оказались в самом конце толпы, собравшейся возле городских ворот, поэтому не могли его слышать.

Бард весьма потешно изображал пахаря, который довольствовался кусочком хлеба и глотком воды из ручья, — а зрители покатывались со смеху, ибо каждый из них прекрасно знал одного, а то и двух подобных героев в своей деревне.

Нехитрая баллада понравилась слушателям, многие хлопали и хвалили, да вот, к несчастью, почти ни у кого не оказалось с собою денег, — Причину, странное стечение обстоятельств, если учесть, что все они ехали в столицу! — поэтому лишь два или три динара упали в глиняную плошку барда.

В это время как раз клацнули зубами городские ворота, и люди поспешно двинулись в их сторону, позволив певцу вдосталь налюбоваться своими спинами.

Раздались крики боли и страха — а вслед за ними радостный смех, ибо ничто не радует человека больше, чем несчастье, случившееся с кем-то другим.