На его оголившейся мучнистой коже стали появляться чередующиеся в особой последовательности числа и пентаграммы и каждое изображение, как будто нарисованное мягкой кисточкой, опущенной в тушь, заставляло ящера отрывать одну лапу от посоха, на котором удерживалась голова Гроциуса, чтобы стереть знак.

Глаза колдуна приняли прежний вид, с оглушительным треском лопнул черный бриллиант, заменяющий правое ухо, и похищенная душа мантикоры вырвалась на волю.

Похожая на ожившую мистическую птицу, существовавшую в волнах Хаоса, когда не было ни земли, ни неба, ничего живого, мыслящего или не наделенного разумом, она поднялась вверх и некоторое время парила над скопищем людей, выбирая жертву.

В этот момент последний нужный знак был нарисован, и лизардмен покачнулся, неспешно разваливаясь на куски. Руки все еще сжимали посох и последним усилием воткнули его в землю, чтобы скрыть волшебника от парящего в небе возмездия.

Магические кольца погасли, перстни рассыпались, посох потемнел и страшная колдовская сила чародея продолжала биться в нем, лишенная выхода, которым служили погубленные атрибуты, возможности реализоваться в реальном действии.

Душа мантикоры обрушилась с неба, охватывая прозрачными крыльями голову, стаскивая ее с изумрудного жезла, и Гроциус закричал страшно и беспомощно, раздираемый бушующей в нем бесполезной силой.

Он умирал, семь высших магов Курсайи победили его. Барьер рухнул, с визгом и воем курсаиты накинулись на горстку людей, и несмотря на явное неравенство сил, те погибли не сразу, сражаясь так, как гладиаторы, которым обещана свобода, но уже не защищая свою жизнь, а лишь отдавая ее подороже.

Сагурн сорвал с плеча мешавшую ему сумку и черный орб, лежавший в ней, мощь которого в тысячи раз увеличилась, впитав силу испустившего дух Гроциуса, взорвался, обрушив крепостную стену.

Истекающий кровью сержант, лежа на спине, понял, что взлетел на воздух не только камень — могущество умирающего Гроциуса, соединенное с разрушительностью орба снесло магическую невидимую преграду, вознесенную над стенами на недосягаемую высоту.

Его догадка тут же подтвердилась — над ним летели, занимая город, отряды боевых драконов и фениксов, возглавляемые Террандом. Мысли Сагурна путались, он не испытывал ни гнева, ни ненависти, думая, что получил разгадку.

Сам Терранд послал их на смерть, вручив ему орб, лишь назначение которого было известно солдату, но не то, как он выглядел.

«Он обманул меня, — вяло и прерывисто текла мысль, — когда сказал, что это магическая принадлежность Гроциуса и отдать ее нужно только тогда, когда он потребует».

Он усмехнулся пересохшими губами:

«Бедняга Гроциус, он и не подозревал о том, что я несу, что жизнь его нужна только до тех пор, пока он не отдаст свою силу, чтобы сломать барьер. Разве ты, ядовитый жизнелюб, расстался бы со своим существованием добровольно? Браво, Терранд, ты все предусмотрел».

И вдруг он забыл о войне, предательстве, гибели солдат. Свет луны сгустился серебристой колонной, и из нее вышла прекрасная девушка, убитая столько зим назад. Лицо ее светилось, и карие глаза сияли на нем, прозрачные руки тянулись к лежащему и губы улыбались.

«Любовь моя!» — прошептал Сагурн, и сердце его остановилось.

Ортегиан, избранный народом Трибун Валлардии, стоял возле мраморного фонтана. Он смотрел, как журчит вода — прозрачная, словно кровь горного единорога. Ему казалось, что он может смотреть всю жизнь.

Наконец уродливый карла поднял крошечную, похожую на детскую, руку и зачерпнул ею волшебную влагу. Она растворилась на его пальцах, оставив лишь золотое мерцание.

— Все было ради этого? — спросил Конан.

Киммериец стоял в дверях Шпиля Эзерии.

Ортегиан не слышал, как тот приблизился — да и не все ли равно.

— Джанта, — прошептал он. — Эликсир жизни, который дает нам сама земля. На земле нет более сильного колдовского снадобья. Кто владеет джантой, владеет миром…

— Но запасы Валлардии истощились, — подсказал Конан.

Он неторопливо зашагал вдоль нефа.

Изнутри Шпиль походил на храм и Радгуль-Йоро, и трехлапая жаба молча взирали на пришельцев каменными глазами.

— Король Димитрис и его предки растратили все. Удивительно, как быстро может разориться страна. Когда ты взошел на престол, Ортегиан, — джанты в Валлардии почти не осталось. Но здесь, в Курсайе, она была.

Карлик поднял ладонь. В ней крошечным озерцом переливался волшебный эликсир.

— Ты прагматик, — продолжал Конан. — Твой план был прост. Захватить соседей и отнять у них запасы магического вещества. Но только как поступить с народом? Эти люди, такие глупые, такие бездарные… Они не захотят умирать только для того, чтобы ты смог набить казну золотом, а хрустальные бутыли наполнить джантой.

Конан помолчал.

— Но толпой легко управлять. Злоба! Вот язык, который она понимает. Ты взорвал Лунный Храм вместе с тысячами невинных людей. А потом, с помощью колдовства Гроциуса, указал на курсаитов. Вот они! Злобные убийцы! Отомстим им! А под шумок украдем их джанту.

Ортегиан ответил с легким упреком, словно отец неблагодарному, но все-таки любимому сыну.

— Меня и близко не было рядом с храмом.

— Конечно. Ты не стал бы так рисковать. Поэтому послал Немедия. Что сказали этому бедному простаку? Придумали сказку о том, будто Черный Орб — это безвредная хлопушка, которая порадует прихожан, как драконы и цветные ленты во время Ритуала Прощания? Или сунули ему магический шар, ничего не сказав, как сделали это с Сагурном?

Ортегиан не ответил.

Он продолжал улыбаться.

— Конечно, вы надеялись, что Немедий погибнет вместе со всеми. Но ему удалось выжить. Сперва хотели его убить, но потом нашли более изящное решение. Мне кажется, это предложил Гроциус — такие тонкости по его части, пе по твоей. Вы стерли советнику память, с помощью волшебного камня. И вам казалось, что все проблемы решились…

Теперь они стояли друг против друга.

— Но потом возникли два осложнения. Первое — магический барьер, который отрезал вас от Курсаи. Второе — мой приезд. Решить проблему было просто, достаточно убить меня.

— Нет, нет, — поспешно возразил Трибун. — Это была идея Гроциуса. Он тебе не верил. Думал, ты обо всем догадаешься. А если и нет, расскажешь Фогарриду, что увидишь и услышишь во дворце, а старик сложит два и два.

Ортегиаы взмахнул рукой над фонтаном стряхивая волшебные капли. Они больше не впитывались в кожу.

— Но если честно, мне кажется, маг просто ревновал к тебе Корделию. Уж больно ему понравилась девушка…

Карла печально улыбнулся.

— Урод должен помнить свое место. Иначе становится дураком, как он… Однако же я прервал тебя, пожалуйста, продолжай.

— Барьер не давал перейти границу с Курсайей. Тем временем, народный гнев угасал. Люди по-прежнему ненавидели убийц — но начинали вспоминать о том, что на войне предстоит умирать и им. Надо было повторить преступление Злобные курсаиты должны нанести новый удар А есть ли лучшее место для этого, чем Колизей Поэтому второй Орб оказался там. Кроме того, хороший способ избавиться от многих сановников, которые пытались оспорить твое влияние.

Конан с усмешкой покачал головой.

— Вы разыграли передо мной целый спектакль. Удивлялись, как Шар мог оказаться в городе, пройдя сквозь надежную охрану. Но ответ был прост — никто и не проносил Орб через ворота. Его создал Гроциус, по твоему приказу.

Карла пристроился па краю Фонтана.

— Все это уже неважно, — отвечал он со скукой, зачерпнув магическую воду ладонью, и рассеянно любуясь тем, как она утекает сквозь пальцы. — Столица пала, курсанты разгромлены. Джанта теперь моя. История написана, Копан, нам остается только толковать ее, и только от нас зависит, как именно.

— Столько людей погибло, — произнес северянин. — И ради чего? Из-за денег? Власти?