Губы Рогварда расползлись в натянутой улыбке.

— А ты убивал, брат?

Глаза Визалиуса помимо собственной воли скользнули в сторону. Он предостерегающе произнес.

— Мои дела тебя не касаются, — но тут же устыдившись своей уклончивости, как будто он признавал постыдность совершенных поступков, вспылил. — Да, на учении убил одного ублюдка из Нижнего города, и если потребуется, сделаю это снова. Хватит ныть! Лучше думай о том, что нам предстоит. Следи за мной, не бойся, не торопись, помни, Темнота — ничто по сравнению с тем, что нам грозит, если опозорим сержанта.

Рогвард согласно кивал головой, не выказывая особого волнения. Было заметно, что думает он о чем-то весьма далеком от предстоящего ритуала.

Послышались приглушенные проклятия, топот ног и братья увидели разъяренного Сагурна, побагровевшего от натуги — он пытался докричаться до своих подопечных, одновременно опасаясь, что голос его долетит до дворцовой залы.

— Я прочищу вам уши раскаленными стрелами, — сипел он, — расселись, как две девки у ворот, болтают одновременно, ни себя, ни другого не слыша! Ты бы еще рукоделием занялись, чтоб не заскучать! Поднимайте свои толстые зады и за мной! Да спокойно, вольно, красиво идите, как настоящие солдаты!

Оставив позади первую металлическую дверь, они подошли ко второй, узкой и высокой, сбитой из мореных деревянных брусьев, покрытых выжженным рисунком. Сагурн оглядел обоих, распрямил плечи, приосанился и толкнул створки.

«Хорошо, что сержант предупредил заранее, а то наверняка бы остановился на пороге», — подумал Визалиус, краем глаза взглядывая на брата, лицо которого не утратило спокойного, почти отрешенного выражения.

Залитая светом зала, казалась бескрайней. Кругом толпились странные люди, какие-то создания, — то ли звери, то ли разумные существа.

Великое множество драгоценных камней напоминало своим сверканием сияющие под солнцем весенние горные цветы, такие яркие, что зачастую полыхающий луг представлялся нереальным.

Глаза присутствующих обратились к вошедшим, которые своей строгостью, невозмутимой торжественностью, жестким единством выделялись среди обличья гостей. Как и требовалось ритуалом, они шли прямо к Трибуну, и даже если бы перед ними возник сам Терранд, его следовало смести, как незначительную помеху, не искажая прямизны пути.

Жесткое загорелое лицо сержанта, на котором из-под белого шлема светились проницательные голубые глаза и одинаково красивые, похожие лица молодых людей за ним привлекали внимание. Дойдя до Трибуна, сержант склонился в поклоне, немедленно отойдя в сторону, предоставляя тому возможность обратиться к участникам ритуала.

Ортегиан своим негромким вкрадчивым голосом осведомился.

— Рады ли юноши служить нашему великому королевству?

Визалиус поспешил ответить.

— Мы благодарны тебе за то, что ты дал нам такое право, призвав в ополчение. Ты не пожалеешь о своем выборе.

Тот благосклонно покачивал головой, но глаза его не отрывались от лица Рогварда, который лишь поддакивал брату. Составив какое-то впечатление, он задумчиво пожевал губами, заключив.

— Вы оба можете быть хорошими солдатами, только нельзя противиться своей судьбе, она может жестоко наказать упрямых.

И без предупреждения схватив рукояти обоих клинков, висящих в воздухе, взмахнул ими над головой, скрестив так сильно, что искры брызнули голубым фонтаном.

Мечи братьев, удерживаемые крепкими руками, одновременно вылетели из ножен, встречая несущуюся навстречу сталь, отпущенную карлой.

Грозная мелодия битвы зазвучала в притихшем зале, пальцы открытых ладоней Трибуна лишь слегка шевелились, и мечи, покорные магическим посылам, бились с ополченцами так, как будто были зажаты в крепких руках умелых воинов.

Лезвия, встречаясь, скользили одно по другому с неприятным визгом или замирали, дрожа от прилагаемых к ним усилий отбросить противника, сбить с занятой позиции, открыть уязвимые места.

Вдруг Визалиус почувствовал толчок в спину, и ноги тут же слегка согнулись, готовясь бросить тело назад, к неведомому врагу. Но он вовремя вспомнил слова сержанта, предупреждавшего, что во время боя их могут подстерегать ловушки.

Этой доли мгновения, когда он заколебался, принимая решение, было достаточно, чтобы острие меча почти коснулось кольчуги. Однако воин успел отбить его, вызвав довольную усмешку уже было побледневшего сержанта, одобрительные возгласы толпы, а также поощряющий жест Трибуна, вздевшего вверх сомкнутые ладони.

Наконец все четыре клинка странным образом сошлись остриями, образовав подобие остроугольной пирамиды. Над ними вспыхнул голубой огонь, в котором пылал алый череп единорога.

Толпа приветствовала герб страны, и Трибун, выразив одобрение сноровке ополченцев, уверенность, что ему не стыдно будет возглавить их в боевых условиях, отпустил воинов мановением руки.

Терранд быстро шагал по дворцовому коридору.

Ему было неприятно общество людей — глупые, примитивные существа, почти крысы, если разобраться, и он, отпрыск Черного Иберийца, вынужден пожимать им руки.

Полудраконов боялись.

Наверное, Ортегиан был единственным, кто решился предложить такому, как он, высокий пост в своем государстве. Но Трибун сам был уродом — безногим карликом, и хорошо знал, что внешность и происхождение могут и возвысить тебя, и уничтожить.

Главнокомандующий остановился у высокой двери.

Наверное, это было единственное место во всем Дворце, где не стояли на карауле стражники.

Ортегиан любил повторять:

— Если подданные тебе верны, бессмысленно их бояться. Если нет — безумие позволять им охранять тебя.

Просторные покои, в которых веками жили короли Валлардии, теперь были превращены в казну. Новый Трибун поселился в бывшей комнате для прислуги, — то ли хотел показать, как близок к народу, то ли боялся, что если унаследует комнаты Димитриса, то однажды разделит и его судьбу.

Впрочем, дворец был так богат и роскошен, что даже лакеи жили здесь как короли, — поэтому Ортегиан не испытывал никаких лишений.

Единственное, что он приказал изменить в своих апартаментах — двери и окна, на которые маг Гроциус наложил охранные заклинания.

Трибун хотел, чтобы все выглядело как можно проще, но чародей, не посоветовавшись с ним, заказал тяжелые дубовые створки, на которых резчик изобразил целый лес, полный диковинных зверей.

Ортегиан мягко попенял чародею и попросил заменить дверь. Но Гроциус неожиданно уперся, говоря, что иначе створки будут выбиваться из общего стиля дворца, а это никуда не годится. Скрепя сердце, Ортегиану пришлось уступить.

Стучать не приходилось — благодаря особому заклинанию, магический страж знал, угоден ли хозяину тот или иной гость. Впрочем, Терранд не мог припомнить случая, чтобы Ортегиан, несмотря на огромную занятость, отказался поговорить с пришедшим — будь то даже последний метельщик из Нижнего Города.

Колдовская дверь раздвинулась перед полудраконом.

Толстые стебли деревьев, вырезанные мастером на дубовых створках, начали гнуться. Безглазые твари, сидевшие на них, заскользили вниз, к подножию. Несколько оленей пробежали глубине волшебного леса, стаи птиц с тихими криками вспорхнула в далекое небо.

Створки не разошлись в стороны, но изогнулись, словно то был мягкий бархатный полог шатра. Терранд вошел, застав Трибуна за его обычным занятием, — работой.

Сидя за невысоким столом, Ортегиан быстро что-то писал. Его крошечные ручки вряд ли были пригодны для этого. Темная влага воспаряла из чернильницы усилием воли, крошечными каплями замирала в воздухе и ложилась на пергамент тонкой вязью строк.

Карла поднял лицо, взглянув на гостя с мягкой приветливой улыбкой, — и сложно было поверить, что уродливые черты способны на это выражение.