— Пламя защитников! — провозгласил он.

— Чего? — спросила Корделия.

Немедий оживился.

Он даже забыл о своих огорчениях.

— О, это очень интересно! — пояснил советник. — Древняя традиция, которую завел король Оззрик. Много веков она была забыта, да и не удивительно. Правители боялись за свою жизнь…

Кушиты медленно уходили, унося ларец.

Ортегиан покачивался в центре залы.

— Сейчас приведут новобранцев, — продолжал Немедиан. — Из ополчения, которое сейчас собирают по всей стране. Трибун сразится на мечах с тремя из них.

— Хороший способ почаще менять правителей, — сказала Корделия.

— Ну что вы, бой идет не до смерти, — возразил советник. — Это всего лишь представление, даже крови не будет. Трибун должен показать, что он такой же простой солдат, как и все остальные, и будет защищать Валлардию в первых рядах, а не отсиживаться во дворце…

— Чем он будет сражаться? — спросила Корделия. — Посмотри на его руки.

— О, вы сейчас все поймете!

Врата раскрылись, и в залу вошли три человека.

Сагурн немало раздумывал, кого из ополченцев представить Трибуну в торжественном ритуале. Он перебирал одного за другим своих подопечных, отбрасывая каждого — селяне, горожане, всякая мирная мелкота, сражающаяся только между собой в кабаках, набравшись перебродившего вина.

Он знал, что чему-то сможет их научить в конце концов, однако слишком мало времени прошло с того дня, как это стадо пригнали в столицу.

Единственный, в ком он не сомневался, был его помощник, Визалиус. Тот знал толк в оружии, знал приемы боя, был сметлив и проворен, силен и неустрашим. Хорош был и Дарий.

Этих двоих Сагурн и хотел сначала взять во дворец. Однако передумал, вспомнив их постоянную вражду и соперничество. То, что было даже полезным в солдатской казарме, становилось абсолютно недопустимым во дворце, да еще в поединке с Трибуном.

Проблему решил случай. Однажды Визалиус упомянул, что брат не меньше его знает тайны хорошего клинка, да и сражаться учил их старый солдат, последние зимы живущий в родном селе, которое покинул мальчиком, вступив в столичное войско.

Услышав его имя, Сагурн вспомнил уже немолодого человека, прославленного бойца, на которого он смотрел с почтением в то далекое время, когда только появился в Тизтаре, столице Валлардии. Его ученики не могли быть беспомощными в бою. Разглядывая тренирующегося Визалиуса, в руках которого вращающийся меч превратился в сплошной сверкающий круг, сержант подумал и о привязанности братьев, которая не даст им слишком увлечься боем, забыв другого, превращая ритуальный поединок в оголтелое побоище, где каждый станет красоваться своей силой перед Трибуном.

Братьев не предупреждали о грядущем событии — сержант считал, что неизбежное при этом волнение заранее ослабит их мужество и силы.

Правда, он хотел бы пару раз прорепетировать сам бой, но отказался от этой мысли — обычай запрещал, чтобы ополченцы специально готовились к встрече с Ортегианом.

В торжественный день сержант, одетый в парадную золотисто-зеленую форму, белые сапоги и такой же шлем из толстой кожи, с мечом, рукоять которого была украшена тремя рубинами, взошел на шестой уровень города вместе с Визалиусом.

На том были черные кожаные штаны, не стесняющие движений, белая шелковая рубаха, поверх которой блестела серебряным и медным плетением ритуальная кольчуга и короткие альте сапоги. Голову охватывал тонкий обруч, осыпанный алмазной крошкой.

Он был удивлен, однако от вопросов воздерживался, поскольку первый же остался без ответа, причем молчание сопровождалось грозной гримасой.

Они подошли к боковому входу во дворец, где предупрежденная стража, разглядев пришельцев в окошко, сняла бревно, закрывающее ворота изнутри.

Следуя за сержантом, Визалиус прошел коротким коридором, вдоль которого в настенных скобах горели факелы, по три в каждой. Затем широкая лестница, где камень на ступенях имел пологие выемки с двух сторон, протоптанные за века ногами спускающихся и поднимающихся людей, повела их вниз.

Визалиус дивился гладкости отполированного камня под ногами и сержант, увидев его недоумение, коротко заметил, что даже последний недоумок не стал бы тратить алмазный полировочный порошок на иолы подземного хода.

В незапамятные времена здесь протекала река, и ее воды сгладили каменное русло. Потом ее отвели, соединив с потоком источника, бьющего на вершине горы и снабжающего водой весь город.

— Да ты сам видел, — продолжал он с неожиданной разговорчивостью, свидетельствующей о скрываемом волнении, — на каждом уровне свой бассейн, единая труба идет от источника, на каждом ярусе бронзовые отростки погружаются в резервуар, а вода течет ниже.

Задержавшись на миг перед разветвлением хода, ведущим в четыре стороны, он решительно шагнул в одно из них, не переставая объяснять.

— Во время войны вода так же важна, как оружие. Можно долго голодать, но без питья осады не выдержать. А мы имеем собственный источник, добраться до которого, минуя город, невозможно.

Ободренный словоохотливостью сержанта, Визалиус осмелился заметить.

— Но разве нельзя забраться наверх по противоположному склону? Или по боковым частям горы, где заканчивается полукруг каждой террасы?

От нелепости подобного предположения Сатурн даже рассмеялся.

— Ты еще не видел гору с той стороны. Там совершенно ровный обрыв, как будто камень срезали ножом, как равняют кусок сыра. А уровни охватывают выпуклую, более полотую часть горы и заканчиваются там, где смыкаются с обрывом на той стороне. Но и это не все — и возле источника, и у концов террас день и ночь дежурят солдаты, так, как и на крепостной стене, установлены метательные машины, котлы наполнены смолой и висят над уже сложенными, только не зажженными кострами. Потому никому, забери их Дармак, не удастся проникнуть в столицу.

Он вдруг замолчал с недовольным лицом, удивленный и раздраженный собственной болтливостью. Визалиус тоже предусмотрительно молчал, не желая навлечь на себя гнев разом построжавшего сержанта.

Кое-где по стенам сочилась вода, видно, несмотря на то, что реку отвели, влага ушла не вся и просачивалась через найденные в камне пути.

Вдруг Визалиус запнулся на ровном месте, едва не упав. Приглушенный расстоянием, из бокового неосвещенного хода, который трудно было даже заметить, раздался тоскливый вой, полный безысходной тоски и боли.

К нему присоединился гневный крик, мужской голос взывал о помощи и справедливости. Женщина голосила, проклиная убийцу Трибуна, донеслись плачущие детские голоса.

Обхватив рукоять меча, Визалиус бросился на помощь, по пробежав лишь несколько шагов, замер, остановленный зычным ревом сержанта.

— Стоять, мерзавец! Ты что, команду получил или капитаном стал, сам решаешь, что делать?!

Незадачливый спаситель с удивлением обернулся, предположив, что Сагурн не разобрал призывов о помощи.

— Разве ты не слышал? Там кричат, возможно, люди гибнут, там дети!

Сержант, глумливо искривив лицо, передразнил спутника.

— Там кричат, гибнут, дети! Клянусь матерью людей, Амириссой, ты один из самых ее дураковатых детей. Там, в конце темного хода, еще более глубокая пещера, в ее стенах прорублены конуры, где содержатся самые опасные преступники, богохульники и те, кто выступил против Трибуна и его законной власти. Он помиловал их, не предав смертной казни, но навечно заточил в темноту.

— Но дети… женщины…, — нерешительно протянул Визалиус.

В ответ Сагурн язвительно проговорил.

— А они не могут быть преступниками? Кроме того, нашлись недоумки, что решили разделить участь своих родных. Уверен, они не раз пожалели о своей собачьей преданности, но назад дороги не бывает.

Он повертел головой, отыскивая что-то, и со злобой сказал.