– Ну нет, – возразил Джеймс, раздуваясь от важности. – Никогда нельзя быть уверенным, что их хорошо вымыли. Или что не подложили несколько протухших. Лучше перестраховаться. Я включаю «Радио-4» и приступаю.

В этот момент, как Кати рассказывала потом Стефани, она испытала злорадное чувство, наблюдая, как он сам роет себе могилу.

Жаркое было оценено как «восхитительное» и «просто потрясающее». Разговор плавно перешел на недостатки некоторых жителей деревни, особенно тех, у кого завелись деньги лишь в первом поколении.

– Но Джеймс и сам такой, – нашла нужным вставить Стефани.

– Я теперь это знаю, – сказала Кати, – но Джеймс почему-то любит, чтобы все считали, что это не так.

– Ну и что было дальше? – Стефани одновременно и хотела, и боялась дослушать историю до конца. Она чувствовала стук сердца где-то в горле и могла только догадываться, как чувствует себя Кати, которая, по ее словам, заперлась в ванной на первом этаже, чтобы без помех поговорить с ней по телефону.

– И вот… – драматическим шепотом проговорила Кати, – подошло время десерта…

И она рассказала, как Джеймс, раскрасневшийся от похвал и вина, возвестил, что приготовил свой знаменитый торт с заварным кремом.

– Я подумывал о том, чтобы сделать что-то новенькое, но потом решил, что поскольку общий дух трапезы – французский, моя старая палочка-выручалочка придется очень кстати.

Он сам принес торт из кухни на подносе с такой торжественностью, словно явил миру своего новорожденного ребенка.

– А где ты достаешь нормальные яблоки в это время года? – спросила Симона. – Они сейчас такие все безвкусные, водянистые.

– А! – сказал Джеймс. – Об этом разговор особый. Он отрезал первый кусок торта, поднял его на лопаточке, и тут Кати могла поклясться, что увидела, как он побелел словно мел, заметив, что снизу к куску пристал листик бумаги. Он попытался стряхнуть его на поднос, но Сэм увидела и, протянув руку, отцепила бумажку.

– Вот и все, – весело сказала она, комкая бумажку и кладя ее рядом со своей тарелкой.

Джеймс, по словам Кати, выглядел в эту минуту так, словно из него выкачали всю кровь до капли.

– Кажется, я на что-то его поставил, – нервно засмеялся он. – Схожу на кухню, уберу.

Кати затаила дыхание. Она ничего не могла поделать – не она должна была обнаружить, что именно прилипло к торту снизу. Ей оставалось только ждать, скрестив пальцы. Было похоже, что Джеймсу удастся выпутаться. Он положил нож и хотел уже взять блюдо, когда Хью неуклюже потянулся и ухватил кончик торчавшей из-под торта бумаги. И потянул ее.

– Не волнуйся, старик, я достану ее.

– Да что там такое? – спросила Симона смеясь, и тут настал поистине комедийный момент, когда Джеймс попытался перехватить бумагу, но его опередил Джефф.

– Вроде бы какой-то чек, – сказал Джефф и хотел уже смять бумажку, но Сэм – хвала Сэм и ее любопытству, как сказала Кати, – заглянувшая ему через плечо, воскликнула:

– Тут напечатано: «Торт с заварным кремом».

Гости засмеялись, еще не осознав всей важности сделанного открытия. Ричард даже сказал шутливо:

– Только не говори, что ты тайком от нас покупаешь готовые блюда.

Но тут Сэм резко втянула в себя воздух.

– Бог мой. Джеймс, тут еще написано: «Рыбное ассорти» и «Мясные полуфабрикаты». Как интересно…

И в комнате, как сказала Кати, повисла гробовая тишина.

Джеймс проснулся с тяжелой головой и пересохшим ртом. Он слишком перебрал вчера. Повернулся на спину и, морщась от света, осторожно приоткрыл один глаз. Кати, наверное, уже встала. Он глянул на будильник. Вроде бы… нет, не может быть… десять минут одиннадцатого! Или ему сегодня не надо быть в лечебнице?

Снизу доносился какой-то шум. Говорило радио, гремели тарелки. Должно быть, Кати моет посуду. Тут он все вспомнил и уронил голову на подушку. О черт! О боже! Вот дерьмо!

Он вспомнил неловкое молчание, воцарившееся после того, как Сэм прочла надпись на чеке из «Ле Жоли Пуле». Сперва он попытался обратить все в шутку, его ум метался, как загнанный заяц, мучительно подыскивая хоть какой-то способ замести следы. Потом он попробовал намекнуть, что купил лишь полуфабрикаты для каждого из блюд, которые для удобства упаковали все вместе, и, хотя присочинил немного, говоря об очистке креветок и добывании яблок, все равно самолично приготовил каждое блюдо из купленных продуктов.

Но Ричард, черт бы его побрал, зашелся отвратительным, напоминающим крик осла смехом и заявил, что видел все эти блюда в магазине в готовом виде, и выходит, Джеймс всех их надул? Не оставалось ничего иного, как признаться.

Гости восприняли это очень великодушно – ведь он, в конце концов, никого не зарезал и не сделал ничего запрещенного, но его окончательно убила вежливая снисходительность, звучавшая в их словах. Он понял: все они единодушно решили, что он жалок, ненадежен и вел нечестную игру. Никто не осудил его в лицо, но Джеймс знал – как только они уйдут, тут же отправятся к кому-нибудь из них – возможно, к Сэм и Джеффу, их дом был неподалеку, – и там тщательно перемоют ему кости. Припомнят все случаи, когда он, по их мнению, вел себя странно или говорил какие-нибудь нелепости. Высмеивая его, они теснее сплотятся.

Не было необходимости говорить, что он безвозвратно выпал из их маленького кружка. Отныне все они станут ссылаться на всякие неотложные дела, и неделя будет проходить за неделей, пока ему просто не надоест пытаться назначить дату новой встречи. А шестерка будет продолжать встречаться регулярно без него и Кати, и, поедая подгоревшую утку и скользкий картофель, они станут посмеиваться над тем, как он опростоволосился.

Джеймс судорожно глотнул воды из стакана, который Кати поставила рядом с кроватью. Теперь он вспомнил, что после того, как гости разошлись, они с Кати поссорились, потому что он испытывал потребность обвинить кого-то в катастрофе. Потом он один прикончил бутылку виски и заснул только под утро.

Джеймс громко застонал. Он чувствовал себя безнадежным идиотом. Как вообще могло случиться, что он оказался в такой заднице? Ни один из остальных тоже не умел готовить, ну и что? Ему следовало в первый же раз, едва только они начали хвалить его еду, откровенно во всем признаться, объявить: «Вообще-то я все это купил, повар из меня никудышный». Они бы посмеялись, и только.

Но ему льстило их внимание. Его всегда тянуло к «сливкам общества», как говорила его мать. Он постоянно чувствовал себя немного ущербным из-за того, что учился в обычной средней школе, что не унаследовал никакой собственности. И втайне мечтал, чтобы его считали одним из них. Как местный ветеринар, он сумел снискать расположение жителей поселка, стал чувствовать себя неотъемлемой частью общины, но ему также нравилось сознавать свою важность. Дружба с местными «патрициями» питала его потребность в общественном признании. Он был просто смешон!

Прежде всего ему следовало помириться с Кати. Она уж точно ни в чем не виновата, более того, он все это время своим притворством ставил ее в неловкое положение. Она, конечно, считает его идиотом. Он выбрался из кровати и нетвердыми ногами ступил на пол. Прежде всего надо наведаться в ванную.

Минут десять спустя, почистив зубы и умывшись холодной водой, он осторожно вошел на кухню, где Кати скребла пластиковую столешницу. Когда он сзади обнял ее за талию, она слегка напряглась.

– Прости, ну прости, – пробормотал он, утыкаясь носом ей в шею. – Как я мог упрекнуть в чем-то тебя!

– Не важно, – мягко сказала Кати. – Я все понимаю.

Кати – вот умница! – догадалась позвонить Малкольму и предупредила его, что Джеймс сегодня не придет на работу, потому что неважно себя чувствует. Она успела убрать все, что напоминало о злополучном обеде. Пустые бутылки и раковины моллюсков были выброшены в мусорный бак, который уже опустошили мусорщики. Она с удовольствием делала вид, что ничего не случилось, и, как обычно, кудахтала над ним, сварила ему кофе и сделала невероятных размеров бутерброд, заставивший его поперхнуться.