Японцам стоили больших потерь атаки 4—10 августа Восточного фронта крепости, защищавшегося 25-м Восточно-Сибирским стрелковым полком, ротами 15-го и 16-го полков, Квантунского флотского экипажа при 134 орудиях и нескольких пулеметах. Только сильный артиллерийский огонь позволил японцам захватить укрепления. В Порт-Артуре пулеметы, по сути, впервые действовали в условиях укрепрайона.

20 августа японцы упорно штурмовали русские позиции на Водопроводном редуте, но, едва достигнув бруствера, сметались огнем стрелков и пулеметов. Только разрушив позиции артиллерийским огнем и выведя из строя пулеметы, они заняли передний фас редута и, установив там только один пулемет, отбили все попытки обороняющихся вернуть редут. Зато 9 сентября, когда русская полевая артиллерия сорвала атаку японской пехоты на гору Высокая и заставила отступить целую бригаду, трофеями русских частей в японских окопах стали одно орудие и два пулемета. Но и японцам в качестве трофеев достались «Максимы» русской армии.

Недостаток пулеметов русские войска компенсировали различными импровизациями вроде «пулемета Шеметилло». Разработал его капитан 25-го Восточно-Сибирского стрелкового полка И.Б. Шеметилло (погиб на укреплении № 3 Порт-Артура). На деревянной раме крепили в ряд 5 или 10 «трехлинеек», с помощью двух рычагов стрелок мог перезарядить сразу все винтовки и выстрелить залпом — пожалуй, последнее явление картечниц в России. Рамы ставили на опоры или снабжали катками и щитом. Образец такого «пулемета Шеметилло» хранится в Музее КТОФ во Владивостоке.

Русско-японская война дала богатый материал боевого использования пулеметов в различных видах боя, на равнинной и сильно пересеченной местности, в полевых и крепостных укреплениях, в дневных и ночных боях, на малых, средних и больших дальностях. При этом пулеметы действовали и как «общедивизионное огневое средство», и как приданные отдельным частям. В боевых условиях были испытаны несколько типов установок (колесные лафеты, треноги, салазки, станки), со щитами и без них, различные способы перевозки. «Что касается системы пулеметов, — говорилось в „Сводке тактических указаний, данных начальниками в войну 1904–1905 гг.“, — то особенно хороши вьючные на треногах (швейцарского типа), переносимые на руках; ружья-пулеметы (датского образца), как не имеющие станка и холодильника, оказались малопригодными… При стрельбе они дают сильный удар в плечо, что при учащенной стрельбе заметно отражается на меткости стрельбы, утомляет стрелка и вместе с тем отзывается и на управлении огнем. Пулеметы пехотных частей несравненно поэтому выше. Что касается подвижности и удобства переноски пулеметов на поле сражения, то пехотные в этом отношении нисколько не уступают кавалерийским, являющимся слишком тяжелыми для перевозки вьюком (на лошади до 8 /2 пудов)».

Ездящие пулеметы оказались наименее удобны, хотя в составе отдельной огневой группы «оказывали немалые услуги» при подготовке атаки огнем с флангов (хотя пробовали и стрельбу через головы своих войск) или при отражении атаки противника с дальних дистанций. Из войск шли жалобы на крайнее неудобство для полевых войск крепостных лафетов, с трудом перемещаемых на поле боя и очень плохо маскируемых. Впрочем, и «пехотные» колесные лафеты были немногим удобнее. Одноконная запряжка «ездящих» пулеметов с горным передком при внешней легкости оказалась малоповоротливой. Прицепку пулеметов приспособили к пароконной хозяйственной двуколке, на которой можно было возить прислугу, боекомплект и ЗИП — получилось подобие четырехколесного артиллерийского лафета. Решение это было вынужденным — на разработку нового лафета не было времени, а двуколки имелись в достаточном количестве. По предложению капитана Иванова, в войсковых мастерских на театре военных действий из подручных средств производились легкие, лучше маскируемые на местности пулеметные станки «салазочного» типа — такие «салазки» довольно успешно применили при обороне частями 3-го Сибирского корпуса Гаотулинской позиции в феврале 1905 г. Вьючные пулеметные роты проявили себя лучше, — работая плечом к плечу с передовыми частями пехоты, они не только наносили большие потери противнику, но и отвлекали на себя огонь артиллерии (кроме того, уже во время Русско-японской началась «охота» отличных стрелков за пулеметными расчетами), но лучше маскировались и были не такой заметной целью, как пулеметы на колесных лафетах. Вьючные пулеметы старались ставить в цепь стрелков для усиления фронтального огня. Швейцарская тренога массой 20,4 кг на тот момент считалась лучшей установкой для горного театра военных действий. Конный вьюк швейцарского типа позволял перевозить на двух лошадях пулемет, треножный станок, боекомплект, запчасти и одного пулеметчика. Однако треножные станки швейцарского типа позволяли вести огонь только в положении сидя, так что в войсках их переделывали для стрельбы лежа.

Война привела ее участников к однозначному заключению: «Пулеметы приобрели громадное значение: позицию, усиленную искусственными препятствиями, на которой поставлены пулеметы, взять с фронта весьма трудно». Пулеметы вкупе со скорострельной артиллерией способствовали закреплению тактики наступления не сплошными, а разомкнутыми стрелковыми цепями, разделенными на ряды, перебежек и даже переползания группами под огнем, появлению в обороне сплошных линий траншей, повышению роли маскировки и ночных боев. Был поднят также вопрос о стрельбе из пулеметов с закрытых позиций — по аналогии со стрельбой артиллерийских орудий. В декабре 1904 г. коллежский асессор И. Ливчак даже предлагал специальный прицел для стрельбы с закрытых позиций из винтовок и пулеметов. Полковники Керн и Юрлов, рассмотрев предложение, сочли его «совершенно непригодным». Но сам вопрос о такой стрельбе поднимался еще не раз.

В то же время опыт войны подтвердил, что пулеметы не являются «четвертым родом оружия» (в дополнение к пехоте, кавалерии и артиллерии), но должны органически входить в состав войсковых частей и соединений.

На пулеметы обратило внимание и «общественное мнение». Слово «пулемет» входило в моду — в ноябре 1905 г. появился, например, сатирический журнал «Пулемет». Но «общественность» не прочь была обсудить и вопрос вооружения пулеметами войск. Одних беспокоила «медленность» их введения в армию, других, напротив, — их «смертоносность». Тут ничего нового не было: еще в XIV веке Петрарка и другие гуманисты посылали проклятия пороху и огнестрельному оружию, после Франко-прусской войны 1870–1871 гг. художник О. Домье изобразил изобретателя игольчатой винтовки дьявольским маньяком, а иные объявляли «бесчеловечными» новые пушки с разрывными снарядами. Это ничуть не замедлило развития артиллерийско-стрелкового вооружения. Впрочем, пока рукояточные картечницы, а за ними автоматические пулеметы действовали в колониальных войнах, «общественность» не слишком будоражилась — это казалось естественным противопоставлением «техники» численному превосходству «диких народов». Но в англо-бурской и Русско-японской войнах от огня пулеметов гибли солдаты «цивилизованных армий». Ужас. Послышались требования запретить пулеметы как «негуманное» оружие. Во время Гаагской конференции 1907 года пулеметы попытались объявить «оружием массового уничтожения». Без успеха. Да и многие положения, принятые Гаагской конференцией — «О запрете применения удушающих газов», «О запрете разрывных пуль», «О запрете сбрасывания снарядов и взрывчатых веществ с воздушных шаров», — были очень скоро нарушены. Ни «общественное мнение», ни политические декларации не препятствуют применению оружия, если оно насущно необходимо, а «гуманизм» и «антигуманизм» проявляются не в характеристиках оружия, а в самом ведении войн. А впереди была мировая война, сильно сместившая представления о «массовом уничтожении» и «гуманности». Пулемет уже в ходе Русско-японской войны прозвали «чертовой поливалкой», в годы же Первой мировой его наградят эпитетами вроде «маленький злобный зверь Максима», «уничтожитель» и т. п.