Путь в Медельин оказался головокружительным. Давид сидел рядом с водителем, Джоа на заднем сиденье. Оба держались за что могли, когда машина на скорости спускалась по нескончаемому серпантину.

— Здесь все так ездят? — нахмурив лоб, не выдержала девушка.

— Еще хуже! — рассмеялся Хуан Пабло. — Увидите, что в городе творится.

Интересующей их темы не касались, пока не миновали платный участок дороги. Рассчитываясь за проезд, они обратили внимание на уже второй по пути из аэропорта армейский или полицейский пост. Когда пост остался позади, Давид спросил:

— Как получилось, что ты познакомился с Марией Паулой Эрнандес?

Колумбиец стрельнул глазами в Джоа в зеркало заднего вида.

— Она заметила мое наблюдение и решила, что я из ФАРК или ЭЛН и замышляю ее похитить. Заявила в полицию, меня задержали, и пришлось им наплести, что я, дескать, без ума от ее искусства и от нее самой. Когда меня отпустили, я пришел к ней и, с разрешения наших руководителей, все рассказал. Мария Паула к тому времени уже обратила внимание на кое-какие свои особенности, так что я не очень-то ее удивил, хотя после этого ее жизнь переменилась. Сейчас мы — друзья, и это облегчает мне задачу.

— Насколько я понимаю, она не знает, произойдет ли что-нибудь, а если да, то где это будет.

— Нет, Джорджина. Ничего этого она не знает.

— Называй меня Джоа, пожалуйста.

Очередной крутой вираж — закрытый изгиб налево. На дорожном полотне — утрамбованный колесами автомобилей слой обвалившихся с гор камней и грунта.

— Мне еще не доводилось встречаться с дочерьми бури, — с волнением заметил Давид.

Дальше ехали в тишине, пока после очередного витка дороги перед ними вдруг не возник город — безбрежное море огоньков, уходящее за горы языками заливов.

— О боже… — пробормотала Джоа.

— Красиво, правда?

— Поразительно.

Ей довелось созерцать из иллюминатора самолета Мехико, Лос-Анджелес, Токио и Сан-Пауло, и панорамный вид этих городов-гигантов произвел впечатление. Но сейчас было совершенно иное — будто, спускаясь с неба, она попадала в его земное отражение, где вместо звезд поблескивали тысячи маленьких желтоватых светлячков, простиравшиеся с севера на юг и с востока на запад.

— Переночуете у меня, — сообщил Хуан Пабло. — Думаю, это удобнее, чем в гостинице, а главное — быстрее ляжете спать. Правда, у меня только две комнаты — моя и гостиная.

— Я могу спать где угодно, даже на полу — нет проблем, — сказал Давид.

— Лучше мы с тобой ляжем в моей комнате, а Джоа пусть устраивается одна в гостиной, — предложил колумбиец.

— Мы не хотим быть обузой…

— Обузой? — оскорбился Хуан Пабло Гонсалес. — Мы счастливы, что вы приехали к нам! И Мария Паула ждет вас с нетерпением. Это же чудо, настоящая связь с ними!

Всякий раз, как произносилось и склонялось на разные лады слово «они», в смысле инопланетяне, у Джоа холодело внутри.

— Как ты себя чувствуешь? — Давид повернулся к ней и положил руку ей на колено.

— Хорошо, — успокоила его она. — Сон — лучшее лекарство. А я сейчас, будь спокоен, засну в момент.

— А как укусы?

— Почти зажили. Помазать еще разок — и буду как новенькая.

Продолжая спускаться по восточному склону, они видели перед собой один из новых пригородов Медельина и долину Абурра. Но уже через несколько минут их поглотил город. Ввиду позднего времени движение уже было не таким плотным. Хуан Пабло свернул к югу, проехал еще немного и наконец объявил:

— Лаурелес. Мой дом рядом с торговым центром «Унисентро» и Боливарианеким университетом, на первой бомбе.

— Бомбе?

— Ну да. Мы так называем бензозаправки.

Они прибыли на место. Машина остановилась на довольно широкой улице, застроенной небольшими одноэтажными домами. Квартира колумбийского хранителя находилась в единственном высоком — в три этажа — здании.

При виде Марии Паулы Эрнандес у Джоа перехватило дух.

Если бы не какие-то мелкие детали и не возраст — женщине было чуть за сорок, а ее мать, когда исчезла, едва перешагнула тридцатилетний рубеж, — она подумала бы, что перед ней мамина сестра-близнец.

Давид ожидал чего-то подобного и на всякий случай стоял рядом, готовый ее поддержать. И его прикосновение помогло Джоа справиться с шоком, а чуткость словно придала сил. Художница тоже не смогла скрыть эмоций, охвативших ее при виде девушки.

— Дорогая…

Она обняла Джоа и, как принято в Колумбии, чмокнула в щеку, едва касаясь губами. Девушка, все еще охваченная волнением, тоже ответила поцелуем. Держась за руки, они долго рассматривали друг друга.

Копия ее исчезнувшей матери.

Такой могла бы быть ее дочь.

У Джоа мелькнула мысль, что она видит себя в будущем.

Какой она будет в сорок один год.

— Проходите, пожалуйста, — встрепенувшись, молвила, наконец, Мария Паула.

Ее квартира представляла собой большую студию — просторное, в целый этаж помещение. В дальнем конце, за обычной ширмой, угадывалась кровать, виднелись встроенные шкафы для одежды. Вся остальная площадь, за исключением зоны отдыха и приема гостей — нескольких кресел при входе, безраздельно принадлежала живописи. Великое множество этюдов, картин — некоторые большого размера. Они поражали взор яркой палитрой и чистыми красками, напоминали Ботеро, но в отличие от полотен блудного сына Медельина, не изображали пышнотелых. Мария Паула Эрнандес писала животных с головами людей и людей с головами животных, вымышленные пейзажи с океаном красного цвета и зелеными небесами. Среди этого буйства фантазии Джоа усмотрела и отдельные вкрапления портретов, но и они были выполнены в особой манере — с подчеркнуто кошачьими чертами.

Хотя они находились где-то на нижних этажах двадцатиэтажной башни — одной из многочисленных высоток, иглами вонзающихся в небо над Эль-Побладо, из широкого, во всю стену окна открывался потрясающий вид. Медельин сползал по склону к реке, которая текла из-за гор, окутанных разномастными — белыми, черными и серыми — облаками, оспаривающими у солнца жизненное пространство. Джоа бывала и в других латиноамериканских городах, но эта панорама показалась ей восхитительной и неповторимой. Моментально забылось, что еще в начале девяностых прошлого столетия Медельин занимал первое место в мире по уровню насилия — мрачное наследие тех времен, когда всей жизнью в городе заправлял наркокартель Пабло Эскобара. Об этом им поведал Хуан Пабло, пока вез их сюда.

— Крепкого? — предложила художница.

— Так мы предлагаем кофе, — перевел колумбийский хранитель.

— Нет, спасибо! — в один голос поблагодарили Джоа и Давид.

Все сели в кресла, Джоа — лицом к мастерской, чтобы видеть будоражащие ее воображение картины. Прежде девушка совсем не задумывалась о том, какими они могут быть, и увиденное ее потрясло.

Через свои полотна автор, вероятно, надеялась обрести связь с… ними.

— Хуан Пабло, должно быть, уже рассказал вам мою историю, — начала Мария Паула.

— Да, — Джоа была благодарна, что инициативу взяла в свои руки хозяйка.

— Он сказал, что вы потеряли отца.

— Не совсем так. Он исчез, так же, как и несколькими годами раньше исчезла моя мать. Он ее искал.

— Где?

— В Мексике. Он обнаружил что-то в Паленке, мы так полагаем.

— Паленке, — повторила она в задумчивости.

— Человек, видевший его последним, сказал, что он также упоминал Чичен-Итцу.

Лицо художницы сохраняло непроницаемость. Она держалась с естественной элегантностью, достоинством. Эмоции выражали лишь глаза, с приязнью смотревшие на Джоа, да руки — теплые, помогающие жестами словам.

— Насколько я понимаю, вы хотели встретиться со мной, чтобы узнать, не могу ли я вам помочь, не так ли?

— Вы географически ближе к нам, чем другие дочери бури, — пояснил Давид.

— И что же я могу сделать? — Она недоуменно пожала плечами.

— Это вам ни о чем не говорит? — Джоа показала собеседнице кристаллический красный камень.