— А потом этот славный парень вновь появляется. И тут же мы налетаем на засаду, — сказал один из скинов. Б ту же секунду я дал себе клятву наказать ублюдка. Ведь его на этом дерби просто не было. А ишь, еще вякает.

— … - с ужасом я обнаружил, что сейчас я не опять не могу ничего сказать, я тупо шевелил губами и смотрел на Лебедя.

— Лебедь! Ты же… мы же братья, ты забыл, да?! — О Боги, Боги, какая же ядовитая желчь оказалась в моем сердце вместо крови! — Ладно еще они, но… ты… Мы же братья! — речь моя стала бессвязной, кровавая муть в глазах еще больше сгустилась и закрутилась каруселью.

Я тряхнул головой, на несколько секунд это помогло, в глазах прояснилось. Значительно позже, вспоминая этот разговор и его концовку, я пришел к выводу, что подействовал тогда на чистых инстинктах, точнее, на одном инстинкте самосохранения. Пользуясь мгновениями ясности, я развернулся и, пнув ногой оказавшийся на проходе стул, пошел к выходу. За спиной несколько раз раздалось: «Стой! Спайк!», но я вывалил на улицу, не тормозя. И никто не вышел за мной следом.

…Я огляделся по сторонам и обнаружил себя в каком-то старинном дворе. Я сидел на детской горке, в руках у меня была почти пустая фляжка коньяка. Я встряхнул ее и закинул в себя весь остаток залпом, одним комком. Пошарил по карманам и закурил сигарету (пачка, взятая утром из дома, была почти пустая). И только выпустив первую струю дыма, осмотрелся второй раз, основательнее, пытаясь сориентировать себя в пространстве и времени.

Уже смеркалось, был час быстрых осенних сумерек. Где я провел день? Я напрягся, наморщив лоб, — безрезультатно. Попытка, еще одна — и я махнул рукой. Не все ли равно? От прошедшего мимо меня дня остался лишь горький спазм в горле. На минуту я ослабил его коньяком, но теперь он снова вцепился мне в шею. Может, это дурной сон? Я зажмурился, помотал головой, хотел даже ущипнуть себя за руку, но вовремя опомнился. Да нет, никакой это не сон. Перед глазами встали их лица, и глотку сдавило еще сильнее. Братья мои, как же так?!!! Что же должно было произойти, чтобы Лебедь сказал МНЕ такое… Что же должно было произойти? И где? И… с кем? И появилась тоскливая уверенность, что весь этот нелепый разговор был не последствием, и не самым крупным, каких-то событий, происшедших в этом мире. Или с миром все в норме, а мутировал я… И так изменился, что меня не узнают мои закадыки?

Я поднялся (меня крепко качнуло) и убедился, что двор этот мне абсолютно незнаком. Он был безлюден, в окнах домов не светились окна, казалось, что сюда вообще не заходят люди. Наверное, так здесь и оказался я. Забрел сюда незнамо сколько часов назад на инстинктах. Точнее, на одном инстинкте. Как раненая зверюга ищет логово, чтобы зализать рану, так и я отыскал безлюдное место чтобы прийти в себя и собраться с мыслями. Ад, случившееся было очень похоже на то, как происходят ножевые ранения. Неуловленный глазами проблеск, удар и бесконечно долгое осмысление, разум уже понимает, а тело, созданное совершенным, не может понять свою (теперь) ущербность. И только через несколько секунд — взрыв боли. Взрыв боли едва не разорвал голову, одновременно тягуче заныло в груди.

Я вышел из куба двора, теряющего свой объем в вечерней тьме, и попытался интуитивно найти какую-нибудь крупную улицу. Поиски долго не могли увенчаться успехом, у редко попадавшихся прохожих я почему-то избегал спрашивать: «ээ… где здесь эта… улица?…» Накрапывало, и я уже почти серьезно прикидывал вариант запрятаться в каком-нибудь парадняке и переждать озноб. Но тут за шепотом дождя я различил размытые отголоски света и вскоре оказался у метро.

У метро «Таганская». Неожиданность этого топографического открытия заставила меня остановиться и тупо смотреть на красную букву «М», при этом тщетно призывая память рассказать о работе, проделанной головой. Да как я здесь-то очутился?!!

Додумался я только до того, что слишком часто стал задавать себе вопросы, на которые заранее никому не суждено ответить. Я, по-прежнему повинуясь не разуму, но рефлексам, подошел к витрине маленького магазина и провел ревизию карманов. Нашлась маленькая зеленоватая бумажка с цифрой десять. Память снова заработала: так, в этот момент я отчетливо вспомнил, что уходил из дома без денег. Во рту появился коньячный привкус — и откуда было пойло, спрашивается. Не давая мыслям достичь критической массы, я быстро купил бутылку пива и залпом опрокинул половину. Подошел к обочине и быстро поймал машину, согласившись на немыслимую сумму, названную бом-билой. Суммы в данной ситуации роли не играли, сколько бы ни запрашивали — все равно денег нет. Я развалился в кресле, задымил сигарету и впервые за день ощутил хоть какое-то подобие спокойствия. Потом я, кажется, задремал на несколько минут. Сон пошел мне на пользу, во всяком случае, на подъездах к родным краям я проснулся относительно бодрым и свежим. Происшествия дня сегодняшнего ни куда не исчезли, но я ощутил прилив сил и какой-то мстительной детской злобы. «Ну, я им покажу!» Что и кому я собирался показывать, было пока неясно. Я посмотрел на водителя и только сейчас отметил, что меня вез хач. Сразу пришла в голову светлая мысль, как расплатиться с водителем.

Я попросил его остановиться чуть не доезжая до дома. На всякий пожарный, люди разные бывают. Припрется еще с друзьями меня искать. Я сердечно поблагодарил невезучего таксиста и вышел из машины. Дальнейшие действия происходили гораздо быстрее, чем это можно описать. Водила заглушил мотор. Обойти машину вокруг я бы не успел и, запрыгнув на капот, перескочил на его сторону. Он в этот момент уже открывал дверь, и это было самое удобное положение для нападения. Дядька был довольно внушительный, и в иной ситуации я бы еще подумал, прежде чем с таким связываться. Но сейчас у меня был шанс, и я им воспользовался — сильно, весом всего тела я ударил ногой по двери, даже образовалась внушительная вмятина. Нога у хача, придавленная дверцей хрустнула. Он заскулил и не вышел, а выпал из машины, схватившись за поврежденную конечность. Теперь передвигаться на своих двух он не сможет. Он весь мой. Несколько секунд, в которые он выползал, как желе, из машины, мне хватило, чтобы спланировать свои ближайшие действия. Сначала я обрублю — ботинком по колену — ему вторую ногу, потом дам несколько раз по башке, а когда он упадет, я стукну — сверху вниз, всей подошвой, ему по затылку, так, чтобы его вонючую рожу размазало по асфальту. Высоко подпрыгну и приземлюсь ему на поясницу. И еще раз. И еще. Я почувствовал у себя на теле чью-то теплую ладонь. Поднял голову и (как тогда) ее зеленые глаза закрыли (заняли) весь мой мир.

— Что ты здесь делаешь?

Она молчала, и я увидел, что по щекам у нее, смешиваясь с висящей в воздухе влагой, бегут слезы. Она молча смотрела на меня, и я почему-то смешался, почувствовав себя неуютно, как нашкодивший школьник. Я обнял ее за плечи и быстро повел через дворы к нашему дому.

— Пойдем домой скорее.

— Кто это? — спросила она через некоторое время.

— Кто?

— Этот, из машины.

— Ааа. Не знаю.

— Не знаешь? А почему ты с ним дрался?

— Да, знаешь мы повздорили чего-то, пока ехали. Бля, ну не буду же я от какого-то чурки матюги выслушивать. — И самому стало неприятно от неубедительности своего голоса.

— Ты… У тебя такое лицо было…

— Какое?

— Ты., ты по-настоящему злой.

— А ты не знала? — я засмеялся флибустьерским смехом.

— Зачем?

— Что зачем? Я же сказал, я этих мразей всегда буду давить при первой возможности. Я…

— Зачем ты такой жестокий? У тебя глаза пустые были.

— Пустые?

— И сейчас тоже.

Пустые… она опять увидела то, что я и сам до конца не видел и не ощущал. Мы пришли к дому и зашли в подъезд. В лифте я посмотрел в ее заплаканные глаза, в них была смертная грусть, и я неожиданно для самого себя испытал прилив нежности. Я нажал на кнопку стоп и прижал ее к себе, ткнувшись лицом в мокрые волосы. Мы простояли так довольно долго, я целовал влажные пряди и слушал ее никак не желающее успокоиться сердце (а лед все не таял).