Я обвел глазами улицу. Метров через 50 темнота большим комом сгущалась до угольного цвета. Б этом городе (городке?) все улицы были в маленьких островках зелени — с десяток кустов и пара скамеек, изредка — маленький фонтанчик. Я понял, что это темнеет как раз такой микросквер, и пошел к нему. Я сел на лавку между кустами и стал частью темноты. Я сидел так очень долго — может, три минуты, а может, три часа. В мою реальность меня вернули два микроавтобуса. С тихим шелестом они подъехали — один за другим, с выключенными двигателями, (боп-клуб стоял у подножия холма, и машины катились с него по инерции) и, скрипнув тормозами, остановились напротив куска тьмы, днем именуемого Спай-ком, на противоположном тротуаре. Из них раздавались тихие мужские голоса, тлели сигаретные угольки, оба автобуса были набиты битком.

Что-то тяжелое стукнуло меня по макушке. Я поднял вверх ладонь и почувствовал упавшую на нее влагу. Начинался дождь…

ЗАМЕТКА В ГАЗЕТЕ «*******„Расистский инцидент

…Вчера около полуночи было совершено разбойное нападение на получивший в последнее время печальную популярность боп-клуб «***». *» был известен далеко за пределами нашего города, как место сбора торговцев наркотиками и сутенеров, в основном принадлежавших французской афро-диаспоре. Порядка полутора десятка человек, вооруженных бейсбольными битами и молотками ворвались в помещение клуба и начали избивать всех находившихся в тот момент в заведении людей. Приехавшей через считанные минуты полиции пришлось доставить в госпиталь 20 человек. Двое молодых белых европейцев, не приходя в сознание, скончались. При них не было никаких документов, и на данный момент их личности не установлены. Предполагается, что это происшествие связано с переделом сфер влияния между африканскими и арабскими преступными кланами, с их борьбой за прибыльное заведение. Параллельно рассматривается другая версия — нападение было совершено германскими неонацистами. Воинствующие профашистские группировки из соседнего государства уже неоднократно приезжали во Францию на подобного рода «гастроли». Сильно затрудняет ведение следствия то, что все авшие отказались от дачи показаний…

— Спайкер, сипец Щщи! Привет!!! — Лялечку было слышно так хорошо, словно она звонила из соседней комнаты. Я перевел взгляд ш \ карту Европы.

— Лариска! Мля! Сипец щщи! Вы где??!!

— Спайк, Пса!!!

— ????

— ПСА!!!!

— Да говори толком, ДУРА!

— Избили!!!

— Мля?????

— Нас… мы… это., сипец… к блэкам…, за дурью… а там. — ее обычная манера говорить, она кромсает слова, как голодный пес мясо, и во мне в секунду вскипает бешенство.

— Блин. Сипец! Бооот… мы а там., тама бон гы! ГЫ!!

— БЫ! СЕЙЧАС! ГДЕ!???

— Я в ****.

— Катя?!

— Со мной, вот рядом.

— А ПЕС?!!!

— Б больнице, в **. Спайкер, у нас довд начались, мы промокли!

Ох, дебилы! Ну, идиоты! Допутешествова-лись!!! Я давно, нет, я ВСЕГДА говорил Псу, что эта его любовь к черномазым к хорошему не приведет. Из бессвязных Лялечкиных визгов понятно стало только, что мой брат огреб пиздюлей от каких-то ниггеров. Я тут же твердо уверился, что началось все с Лялечки и Кати-Девушки, только в голову не приходило, КАК.

— Дура! Дуры! Допрыгались, мля! Ах, рэггей, ах трава, бессипа!

Я ударил кулаком по стене. Б руку влетела отрезвляющая боль, кулак обдало кипятком — рассаженные накануне костяшки не замедлили себя напомнить. Эта боль помогла справиться с другой болью, прыгнувшей на сердце. Брат, МОИ брат валялся где-то разбитый эд тысячи километров от меня. Лушу опалила вспыхнувшая жажда мести, которую мне не утолить ничем.

Я выбежал из офиса в курилку. Я слишком стал слаб за последнее время. Мать научила меня, что показывать злость или радость — в равной степени знак слабака. Жизнь показала, что она права, моя старушка. Матери вообще редко ошибаются. Не так уж много родительских уроков я внял по жизни, и забывать про еще один — будет плохо. Такие вот мысли неслись в моей голове, пока я глотал горький дым в вонючей курилке. И я справился. Когда я вернулся обратно к столу, Ирма смотрела на меня тревожно-вопросительно, но я мотнул головой и улыбнулся. Мы сели работать дальше.

Но, хотя в глазах у меня было чисто, белые листы цифр и аббревиатур перестали быть для меня понятными. Все знаки сливались с бумагой в одну голубоватую серость.

Я тряс головой, несколько раз выходил из-за стола, выпил кофе из пакетика, от которого одновременно заболели живот и голова — но ясности это не добавило. Наконец Ирма объявила, что толку от меня — только путаница и о пустила с Богом. И я поехал домой.

Под дождем добежал до метро за полтор секунды. Потом 15 минут пытки: все едут с р боты, у всех час пик. Мокрая одежда в духовагонной давки смердела помойкой, сограэд не напоминали прокаженных. Меня трясло ‹желания залепить по чьей-нибудь бурой роя Выйдя из подземки я поднял руку. Машина отановилась почти сразу, но, когда я расплачивался с мрачным усачом возле дома, я увидел что с меня на кожаное кресло машины нате лужа.

Оказавшись в квартире, я растерся полотенцем, переоделся в теплый отцовский халат, заварил огромную чашку чая и сел на приставленный к открытому окну стул, закинув ноги 1 подоконник. Вокруг себя я расположил (да1 совой стрелке): тарелку с шоколадными коштами, сигареты, пепельницу, пульт от центра, бытую (или оставленную умышленно?) фляжу с виски. И телефон. И усиленно принял встречать сумерки. Когда виски закончился, прямо в халате сходил в ближайшую лавку под тупо-недоуменные взгляды продавщиц купил коньяка. Когда бутылка была ополовинелась к окружающему меня натюрморту прибавил виновник завтрашнего похмелья — клочок бумажки с кривыми буквами. Я положил его между пепельницей и пультом. Бутылка закончалась, я оттолкнулся ногами от подоконника начал падать назад вместе со стулом, только я упал на незастеленную со вчера (как и весь вчерашний месяц) кровать, а стул приземлился на пол. И заснул, прямо в халате поверх одеяла.

А на следующий день я проснулся. Фраза эта условная, потому что называть блеклую серость за распахнутым окном «день» — это чистая условность. УСЛОВНОСТЬ было и пробуждение. Я просто (выкл\вкл) открыл глаза и снова оказался лежащим в халате поверх одеяла. Воздух в комнате был густо заполнен промозглой свежестью. Может, поэтому, а может, еще почему-то я не чувствовал никакого похмелья! На часах было шесть, я проснулся на полтора часа раньше необходимого. Ну раз так случилось, то пора вставать и соседям — рассудил я и нажал кнопку пульта. Зарубили жесткие струны и под крики Яна Стюарта я занялся почти забытым делом: вытащил из-под дивана гантели и гири и учинил зарядку на добрый час. «Месяцок себя так помучить и не стыдно раздеваться», — поймал я за хвост дикую мысль. ПЕРЕД КЕМ?!

Отвечать на этот вопрос не хотелось, но брился я как в четырнадцать лет. Одевшись в сбрую, прихватил еще и рюкзак и закинул в него натовские штаны, кроссы и рубашку лон-сдэйл, Заскочил в парикмахерскую и обновил щетину на голове. Перед этим, выходя из дома, я прихватил и клочок, скомкав его и запихав в карман. И сидя в кресле под белой простыней, я пожалел об этой нарочитой небрежности — даже перед самим собой я плохим актером.