Когда она вышла из клуба, я не удивился. То есть не удивился тому, что я ее встретил, даже наоборот: как будто исчезла сидящая весь день где-то внутри заноза. Так бывает, когда происходит наконец что-то, что долго ждешь. Но то, что она вышла из ЭТОГО места — меня удивило. | Не удивило, а просто показалось непонятным. Я уже перестал врать себе, знал, что думал о ней весь вечер, и у меня уже сложился какой-то образ. В который посещение этой точки никак не вписывалось. В метро она показалась случайным перышком Жар-птицы. Я усмехнулся тому, как неисправима романтичность моей натуры. Усмехнулся и обрадовался. Теперь она была у меня в кармане со всеми своими глазами, сиськами и прочими прелестями, в свое время мы в этот клуб ходили целенаправленно — лечиться от спермотоксикоза, здешние подружки снимались на ура. Я улыбался.

Тута произошла заминка — из дверей клуба выскочил некий стос и резво ее догнал, преградил дорогу и взял за руку. Я аж задохнулся от досады, но Фортуна сегодня определенно была на моей стороне — она вырвала руку и быстро пошла прочь, нервно поправляя сумку на плече и потряхивая волосами. Стос не унялся — снова догнал, снова остановил, снова начал что-то затирать. История с выдергиванием руки повторилась, но они уже успели выйти из освещенного пространства, и парень расхрабрился — крепко схватил ее руку выше локтя и попытался воткнуть язык ей в губы, одновременно что-то бубня. Она молча выдиралась, явно стараясь не привлекать внимания стоящих у клуба. Сцена была потешной, и я громко рассмеялся, Они резко обернулись, и я пошел на них. Было темно, но я ясно разглядел их лица — его выжидательное и ее, сверкнувшее какой-то надеждой. Я медленно прошел мимо, обернулся — стос уже не обращал на меня внимания, но она по-прежнему смотрела на меня, теперь с какой-то обреченностью. Мне было обидно, но я решил не вмешиваться. Что ж, чикса занята, жалко, конечно, но качество всегда расхватывают, ничего не поделаешь.

И еще через шаг меня осенило — други, какая славная возможность! Какая дивная удача! Что может быть благороднее, чем спасти слабую девушку от явного насилия! Какое ослепительное благородство! (Параллельно понималось, что не факт, что она обрадуется вмешательству в ЕЕ жизнь, но чиксы этого клуба — существа убогие, и она должна оценить такой мачизм.) А мне таи хотелось отмудохать этого везунчика! Я пожалел, что уже скинул кастет в нычку.

Развернулся и подошел чуть сбоку, так, что; оказался плечом к плечу с ее парнем. И засадил, I что было силы, ему по почкам. Схватил за плечо, оторвал от чиксы и подсек ему ноги. Он упал, как марионетка, которой отрезали нитки, I и бешено заматерился, вставая.

Я посмотрел на нее — в глазах ее было смятение, но в самой их глубине я увидел искру радости. Я улыбнулся, и понял, что попал в десяточку. Она была такая же, как все. И тогда я посмотрел на встающего парня и пнул его по башке, а потом, заведясь, стал бить уже не глядя и не разбирая, по рукам, которыми он пытался прикрыться, по голове, по ребрам, по но- | гам! Я почувствовал запах его крови, который смешался с запахом его дорогого парфюма и | поглотил его. И зверь во мне зарычал. Всегда | голодный зверь. Я нагнулся, схватил его за гор- по левой рукой, а правой стал бить по носу и I губам, слыша хруст и чувствуя, как сминается и рвется его рожа. Я бил его, затыкая его глотку I его же зубами, не давая ему вскрикнуть, потому что крикни он — и прибежит охрана от две- I рей клуба, а я еще не закончил, он должен запомнить этот урок. Я бил, вколачивая в это лицо все свое одиночество, все свои долгие часы у молчащего телефона — он тыкал в мясо, при надлежащее МНЕ, и не будет ему пощады.

И не скоро я почувствовал чьи-то руки у себя на плечах, тепло прерывающегося дыхания у себя на щеке — она. Она молча и яростно пыталась меня оттащить от этого ублюдка. И ей это удастся, но только когда я сам этого пожелаю.

Я выпрямился и, только разжав кулаки, почувствовал резкую боль — я разбил все пальцы на обеих руках, с них капала кровь, моя и чужая, я чувствовал ее теплые брызги на своем лице, видел темные капли на джинсах.

И я посмотрел на Нее — гордо и прямо. Я победитель. Все как всегда. Победивший получает все. Она — моя. И увидел в ее светящихся глазах — СТРАХ. И вдруг почувствовал, как между нами расходится пространство — как будто мы стояли на разных, стремительно разлетающихся в разные уголки Космоса, планетах. Она не стала моей.

Страх и НЕПОНИМАНИЕ. ОТВРАЩЕНИЕ. И мне опять захотелось ее ударить. Или, по крайней мере, разбить ЭТОТ Город и эту планету. Потому что это движение планет, закон Вселенной, относил меня все дальше и дальше от того, что должно принадлежать мне. И тут со мной, други мои, случилась нехорошая штуковина. Очень, очень некрасивая штуковина. Я почувствовал… нет, не так… я… По мне как будто прошла трещина, я стал рассыпаться на куски. Мои щеки стали мокрыми.

— Ааа, бля! Осторожней ты, обезьяна!

— Тих-тих-тих! Потерпи, братик, потерпи.

— Больнааа! Бля!

— Тих-тих… А теперь рассказывай, кто была [эта девушка. Ты влюбился, да? Влюбился?

Джой можно презирать сколько угодно, и поводов тому — масса. (Взять хотя бы цвет ее кожи.) Но при этом необходимо признать, что плюсов у нее тоже, хоть отбавляй. К счастью для той чиксы, через секунду после того, как она оторвала меня от своего упиздня, за спиной раздалось радостное повизгивание, и мою шею обхватили по-обезьяньи цепкие теплые лапки, какие во всей Москве могут быть только у Джой. Так эта дура и не узнает, что смазливая мулаточка спасла ее сероглазую рожу.

Я харкнул ей под ноги, и пошел на хуй, держа за плечи непрестанно оглядывающуюся Джой. Она теребила меня за одежду и непрерывно повторяла: «Спааайк! Спааайк! Ну Спайк! Ну кто это? Кто, а?». Но ничего, кроме мата, я сказать ей не мог. До Джой, наконец, дошло, как надо действовать. Она выскочила на дорогу, остановила тачку, запихнула в нее меня и залезла сама. Когда мы подъехали к дому, она попросила водилу тормознуть у ночного магазина, выскочила и купила что-то булькающе-звенящее, а у подъезда без труда пресекла мою попытку заплатить за тачку. «Я ловила, я и плачу!».

Я не знаю, почему ей нравится обо мне заботиться. Да это и не важно, такая мысль — атавизм недавнего философствования. Главное, что это нравится мне, я при этом чувствую себя добрым плантатором:). Дома она открыла вино, вылила его в кастрюлю, накидала туда сахара, специй и порезанное на дольки яблоко, извлеченное из кармана безразмерных штанов. Когда варево было готово, она разлила его по чашкам, усадила меня на табуретку, полила чем-то из фляжки (фляжка — из тех же штанов. Серебряная. Ручаюсь, что тыреная у какого-нибудь поклонника. Даже представляю картину происшествия: не в меру впечатлительный стос в каком-нибудь кабаке возбудился от джоевских глаз, или от сисек или от жопы, а скорее всего, от всего сразу — и решил замутить экзотической клубнички. Джой «клюнула», развела стоса на кучу бабок в баре, жестоко его споила, вывела на улицу и обчистила карманы белого лоха. Нет, определенно, для цветных нужны гетто!:)).

Пилила ссадины из фляжки (это был виски, его терпкий аромат мгновенно выскочил из узкого горлышка) и облизала их фиолетовым языком. Залпом выпила полчашки дымящегося глинтвейна, посмотрела (долго-долго) мне в глаза и вдруг театрально прикрыла губы ладошкой — признак крайнего изумления.

— Спааайк! (О, как чарующе и похотливо у нее это получается!) А у тебя скула разбита!