…Мы (тогда) сидели на куче палых листьев у станции Клэпхэм Джанкшн, и вокруг было темно, только слева, шагах в 50, и справа, на такой же дистанс, в желтом свете фонарей апельсиново стояли куски кирпичной стены. Стену перед нами почти не было видно, если бы только она не отхватывала чернотой половину звездного (редкость для Лондона) неба. Мы разглядывали чужие звезды, пили красное чилийское вино и обсуждали (в 4001-й раз) «Мастера и Маргариту». И хотелось мне написать не хуже…

…И тогда я почти в это верил. А сейчас сидящий на Патриках в неурочный час молодой клерк думает только одно: «ДЕРЬМО!!!» За что боролся — так мне и надо. Теперь я абсолютно независимый стос. От меня ничего и никто не зависит. Так думать скучно, и я опять закрываю глаза. И опять эта болтающаяся дверь почтово-багажного…

…Я совсем недавно купил эти кроссовки. Родной «Адик», ноги — как с крыльями. На самом деле московское хулиганье начало менять мартинсы и гриндера на кроссы еще пару сезонов назад, но я долго оставался верен радикальному стилю, и теперь, после 10 лет ношения тяжеленных говнодавов, я прямо-таки порхаю. Вот и сейчас рычаги сами оторвались от растрескавшегося асфальта перрона и всего в три прыжка я догоняю поезд, цепляюсь за поручни и залетаю в вагон. Оборачиваюсь и, как мой брат тридцать секунд назад, срываю бейс с головы и машу Шагалу, глаза которого вот-вот вылетят из черепа. Силуэт пьянющего Гибкого уже не виден, но и наслаждаться комическим талантом Шага мне уготовано секунд 10. Дребезжа болт знает чем, поезд закладывает дугу и ускоряет ход.

НА ЕВРОПУ!!!!!

Я сделал сделку с Фортуной. На работу, на дом, на ВСЕ!!! положен болт — я свободен! Денег, кстати, довольно много, грин 80, оба паспорта я всегда ношу с собой, так что трепещи, старушка Европа! Я плюхаю туза на пол, свешиваю ноги наружу, с трудом закуриваю на дьявольском ветру. Теперь в Твери остается пройти по поезду и учинить инфаркт брательнику. Дико хочется пива, но нету… За пеленой густого воздуха и вышибаемых из глаз слез проносятся огни Сетуни, и Москве капут. Здесь моя первая чикса жила, кстати, и мазово было спариваться под шум скорых поездов. НА БЕРЛИН!!!

Как Бруда не секанул дубаря при появлении меня, пахнущего (блюду фишку!) «Хьюго Боссом» в вонючем плацкарте, а также о нашем пути до Бреста, рассказывать скучно. Че, в самом деле, никому, что ли, не доводилось ездить на бульбашских поездах? А если не доводилось, то потеряна самая малость. В отличие разве что от моих предыдущих вояжей я не метал пиццы — взрослеем-с…Варшава… Цыганское гетто, еврейское гетто, центр, скины (не врали московские хулзы — 40 % молодежи — в Лонсдейлах, Ф.П. и пр.

Не будь их, наверно, здесь бы появилось вскоре и польское гетто, офигительно красивые полячки, сверхдешевый бир (за день выдул на 4 грина), и каждая терпкая ночь обещает так много, что сходишь с ума, а уже совсем скоро, за во-он тем углом нас ждет вписка, трава и наши чиксы-красотки. От восторга у меня кружится голова, как будто я уже накурился, да не с поляками и чиксами, а с ниггерами. Бот так штука! Ха! Я оборачиваюсь, хочу увидеть лицо брата и…

Моргнул раз, другой, и варшавская ночь стала московским ланч-таймом. НИ БОЛТА СЕБЕ РАЗДВОЕНИЕ ЛИЧНОСТИ! Вмиг я покрываюсь какой-то липкостью, воздуха стремительно не хватает, я отваливаю пачку и глотаю его колючими комьями.

Абанамат! У меня всегда было излишне развитое воображение, но такая штуковина со мной впервые. Бее было так реально, реально до каждого звука и до каждой шляпки гвоздя на варшавском небе. Шизофрения????

Еще бы не появиться шизофрении, когда я калечу себя в этом гадском офисе! Страх уходит, и я сижу, мрачно-ироничен… Ну что, мама, довольна карьерой сына? То ли еще будет! Интересно… Да, шизофрения. Оказывается, это не страшно, это интересно, жить двумя жизнями. Да, кстати, почему двумя? Надо попробовать тремя или… пятью? (!!). Интересно, черт возьми, как Собакка прореагировал на такое святотатство, на разбитую бутыль? Она была большая, оплетенная чем-то приятным на ощупь. А еще я знал, что совсем скоро, может быть даже за следующим поворотом, мы увидим наших! Будду, Стекса, братьев-польска, Марику, Катю, Лялечку… А какой визг поднимут наши чиксы!!! На Камчатке, нах, услышат!

Я закрываю глаза (че я их все время закрываю? Наверное, влияние кинематографа на (подсознание) и жду продолжения. Вот сейчас я должен оказаться в Варшаве, со всеми нашими… Но ничего не происходит, вместо варшавской ночи — только какие-то коричневые пятна под веками, которые становятся красными, а некоторые — зелеными, когда я отчаянно зажмуриваюсь, зажмуриваюсь изо всех сил, так что даже кулаки сжимаются. Тщетно. Болт те по всем щщам! Раздвоение (размножение?) сознания как появилось, так и пропало.

И один я опять, как три тополя на Плющихе. Пью пиво и разговариваю с виртуальным Колькой. Последний раз разговариваю. Скоро его душа отлетит. Пивком бы ее на дорожку… Гы-гы! Я уже порядком нассался, выдул бутылок десять и, попросив К. не улетать, пошел отливать во дворы.

Зачарованно разглядывая, как золотистая струя (выглядит, кстати, как светлое пиво. А что, если нассать в бутылку, закрыть крышкой и поставить где-нить рядом с магазином?) смывает наслоения пыли со стены, я без малейшего удивления и испуга (после этого шорт-трипа в Варшаву вообще меня вряд ли что-то испугает) констатирую тот факт, что я общаюсь, причем весь день подряд, с уже умершим человеком. Интересно, правда? И так же спокойно, аналитично, понимаю, что раз я осознал, что это у меня все бред и галлюцинации, то Коля теперь пропадет. Ну точно, на лавочке его уже нет. Зараза, мой рюкзак без присмотра оставил. До возвращения-то моего можно было не подрываться?

…Юбилейная, десятая бутылка пива заканчивается, я поднимаюсь и стоя высасываю подряд две сигареты, никак не могу решить, куда мне дальше тронуться. К Баррикадной, налево, или к Маяковке, направо? Ну, блин, проблемы! В конце концов решаюсь ехать домой сразу (вообще, пора сбросить эту офисную сбрую) и поворачиваю к Барр., налево.

Иду по Садовому, иду, изнывая от неблагоприятной экологической обстановки. Для облившегося пивом на жаре шизофреника ничего нет мучительней, чем идти по смого-вому кольцу, добротно за день раскаленному. Особенно в неудобных (но дорогих и ПРИЛИЧНЫХ) тупоносых туфлях и бруках со стрелками.

Я еще не увидел ее, но уже почувствовал свежий бриз, кондиционер заработал. И хоть мулатки в Москве не такой уж раритет, а среди мулаток ничего нет распространенней, чем прическа косичками, я уже понимаю, что это — ОНА. Моя милая черная сестра Джой стоит у ларька и покупает «Лаки Страйк», других сиг она не признает. Моя темная половина, мулатка Джой. Я ору «Зиг Хайль!!!» и бросаюсь с топотом к ларьку, прохожие офигело-шугануто оглядываются и сразу прячут глаза. Со стороны это выглядит, как будто с секунды на секунду состоится очередное преступление на расовой почве. Я обрит наголо, и хотя мой наряд в сию секунду не имеет ничего общего с наци-стилем, рукава рубашки закатаны и видны злые наколки. Но никто не хочет встать на моем пути и защитить красивую (она по-настоящему красивая!) мулатку от фашиствующего молодчика…

(Я, что самое интересное, действительно считаю себя именно таковым — фаш. мол… Про меня даже один раз в газете «Время» написали, назвав гитлерюгендом. Эта эскапада была мною расценена как комплимент. Но, блин, Джой — это особая песня в моих сверхзапутанных взглядах на «жы» и политубеждениях. Если хронологически — то после бомжовок в Англии у меня немало повысилось мнение о ниггерах, обратно пропорционально мнению о белой расе. А еще я бабник, и когда в период мучительных страданий по утраченной любви я увидел суперкачественную фигуру и суперкрасивые, с томной блядской поволокой глаза в дрожащей бахроме длиннющих ресниц, то я завелся с четеверть-оборота, и на цвет кожи даже не сразу посмотрел.)