Мешкать нельзя: надо было уходить. Алик вскинул Гуссейна на свою широкую спину. Этот юноша был истинным Геркулесом[39], и он легко понес сухого, жилистого Гуссейна. Стручков шел сам, припадая на раненую ногу и опираясь на плечо старика Маралевича.

Гуссейн, перевесившись и покачиваясь в такт шагам юноши-богатыря, бормотал в полузыбытьи:

— Вези, ишак, вези, дорогой! Спасай друга, бороду сбреешь!.. Вези, кунак будешь, брат мой...

Стручков, морщась от боли, старался не отставать от широкого шага юноши. Ананий Каллистратович подбодрял его:

— Держись, сынок! Да ты опирайся на меня покрепче, сдюжу...

Динка бежала впереди, узнавая старые следы. Выстрелы становились глуше, отдаленнее.

Наш рассказ будет неполным, если мы не скажем о результатах диверсии.

При взрыве моста и крушении поезда погибло около тысячи гитлеровцев. Дорога надолго вышла из строя, движение по ней было парализовано. Вскоре был ликвидирован и весь «полоцкий рукав».

Эта встреча произошла в тот яркий июньский день, когда на Красной площади в столице великого Советского Союза происходил парад Победы.

Солнце сияло над Москвой, блистали рубиновые звезды на башнях. Под звуки оркестров, под ликующие крики народа, стройными рядами проходили мимо Ленинского мавзолея войска, приветствуя руководителей Коммунистической партии и советского правительства, находившихся на трибуне.

Все в этот день горело радостью победы, счастьем жизни, мира, восторжествовавшими над ужасами войны. Какой-то особенно нарядной, праздничной выглядела в этот день Москва. Праздничный вид был у всех людей. Гордость за свою страну, за свой народ светилась у всех в глазах, была написана на лицах.

Наивысшим моментом торжества явился тот, когда затянутые в полную парадную форму советские солдаты стали бросать к подножью мавзолея фашистские знамена разгромленных гитлеровских армий. Перед этим их пронесли по площади, волоча по камням; и вот с глухим стуком они бесславно падали одно на другое, а над ними гордо проплывали, в головах колонны, алые советские стяги.

Сколько жертв было принесено, чтобы наступил этот день. Сколько испытаний осталось позади. Наконец, он пришел, этот сияющий день Победы. Никогда черным силам фашизма и войны не сломить жизнеутверждающую мощь советской страны; всякий, кто посмеет посягнуть на мир и труд народа, строящего свободную, счастливую жизнь, жизнь в коммунизме, сам падет, сраженный насмерть.

Такие чувства волновали каждого, кто находился в эти часы на Красной площади; об этом думал каждый советский патриот. Эти чувства и мысли отражались и на лице моложавого, но уже седого полковника, стоявшего на краю одной из трибун для гостей. Два ряда боевых орденов и медалей украшали его грудь. Он держал на руках мальчика и высоко поднимал его, чтобы тот лучше мог разглядеть проходящие войска.

Мерно промаршировала пехота, в стальных касках, с винтовками наперевес; прошли автоматчики; чуть раскачиваясь, в бескозырках с развевающимися ленточками, прошагали моряки-краснофлотцы, все как на подбор, молодец к молодцу; на легких тачанках, под цоканье копыт, пронеслись пулеметчики; кони, выгнув дугой шеи, мотали головами, гривы летели по ветру. Впереди еще было долгое прохождение танков, артиллерии, моторизованной пехоты...

И тут седой полковник заволновался. Он и до этого едва удерживался да месте от возбуждения. Но тут его глаза расширились, он, не отрываясь, смотрел в дальний конец площади, откуда двумя потоками вливались войска. Там показалась новая колонна: она приближалась. Это были бойцы-пехотинцы; у каждого за спиной была винтовка, а слева у ноги бежала собака. Сотни собак со своими вожатыми вышли на площадь.

Это были верные помощники бойцов, и они тоже вышли в этот день на парад Победы.

Скромные, незаметные, семенили они рядом со своими проводниками, не глядя по сторонам, помня лишь о команде «рядом!», о которой напоминали им легкие подергивания поводков. Под рукоплескания зрителей они прошли мимо трибун и уже удалялись, а седой полковник, забыв на минуту даже о мальчике, которого держал на руках, все еще смотрел им вслед.

— Это она! Клянусь, это она! Я узнал бы ее из тысячи!

— Кто, папа? — спросил мальчик.

— Собака. Заметил, которая бежала с краю, недалеко от нас? Такая рыженькая, мохнатая, хвост крючком...

Нет, конечно, мальчик ничего не заметил. Для него все собаки были одинаковы, и он в равной мере радовался появлению их всех. Полковник же не мог успокоиться.

— Конечно, это она! — продолжал он говорить сам с собой. У той было одно ухо испорчено, это я отлично помню. И у этой тоже одно ухо не стоит...

— А кто она? — спросил сынишка, продолжая следить за площадью.

— Разве ты забыл? Я же рассказывал тебе...

— Это которая... — Мальчик сразу заинтересовался. Он уже не смотрел на площадь, а уставился своими живыми смышлеными глазками на отца. — Я все помню, папа. Так это она?!

— Думаю, что она. Я непременно должен увидеть ее еще раз!

В тот же день, вскоре после парада, полковник уже был в воинской части, в которую входило собаководческое подразделение, принявшее участие в торжественном марше на Красной площади. Немного смущаясь необычностью своей просьбы, он объяснил командиру части, что хочет видеть собаку и проводника... Он описал приметы лайки.

— А, это, повидимому, Думка, — сказал молодой, подтянутый майор, выслушав полковника.

— Думка? — переспросил полковник, с удовольствием повторяя эту кличку, словно это было имя близкого существа.

— Да. Одна из лучших наших санитарных собак.

— Она была в...? — И полковник назвал населенный пункт, близ которого в минувшей войне разыгралось одно из кровопролитных сражений.

— Да, вся наша часть была там.

— Тогда это она!

— Почему вы интересуетесь ею? Хотя, пожалуй, я догадываюсь. Вероятно, не вы один хотели бы видеть ее... Это наша героиня!

Разговор был прерван появлением высокого молодцеватого сержанта, явившегося по приказанию командира. На груди сержанта поблескивала Золотая звезда Героя Советского Союза.

— Приведите Думку, — распорядился майор.

Через минуту Думка стояла перед полковником. Это была небольшая рыженькая лаечка с пушистым хвостом в виде султана, закрученным на спину; одно ухо у нее было прострелено когда-то и ссохлось, а другое стояло весело и задорно. Вообще вид у нее был самый приветливый. Она помахала хвостом полковнику, как будто старому знакомому, когда он стал гладить ее, однако оставалась около ноги вожатого.

— Вот она, наша Думка, — сказал майор. — Собака накормлена? — спросил он проводника.

— Так точно, — отчеканил тот.

— Думка, Думка, — повторял полковник, оглаживая собаку и похлопывая ее по мягкой пушистой спине. — Так вот ты какая! Спасибо тебе, голубушка! Вы знаете, — обратился он к майору, — так и хочется чем-то ее отблагодарить!..

— Ну, чем же? Знаков отличия для собак пока еще не придумали... Угостите ее ветчиной, если хотите! — рассмеялся тот.

Полковник только того и ждал. Словно по волшебству, явились ветчина и кусок жирной полтавской колбасы; оказывается, полковник уже давно держал их наготове в кармане и теперь с видимым удовольствием принялся скармливать собаке.

— Смотри, Славик, — говорил он сыну, который приехал вместе с отцом. — Вот она... Да ты погладь ее, не бойся!

— Она ласковая, не укусит, — успокоительно заметил сержант, принимавший эти знаки внимания к собаке с таким видом, как будто ничего другого он и не ждал. — Санитарные все такие, им злобными быть нельзя, работа не такая...

— Если бы не она, Славик, — продолжал объяснять полковник, — пожалуй, я сейчас не был бы с вами... Давно в Советской Армии? — обратился он к сержанту.