— Хорошо, — ответила девочка, вставая.

— А это вам новый блокнот, — сказал помощник Сергея Александровича, подавая судье новую чистую книжечку. Постепенно складки на лице нашего высокого гостя разгладились, он перестал хмуриться и уже со смехом вспоминал неожиданное происшествие.

Весь этот эпизод был весьма поучителен для нас, молодых собаководов, да, пожалуй, и не только для молодых. Сколько раз повторял нам Сергей Александрович: занимайтесь больше с собакой, учите ее, нето самим же потом придется краснеть за нее. Я представлял себя в положении владельца этого боксера и мне было конфузно. А будь собака обучена, сказал бы — «дай!» — и отдала!

Но вопрос даже не в том, что пес осрамил перед судьей и себя, и хозяина. Гораздо важнее, что такой пес может подвести вас в более ответственный момент. Скажем, повис на одном враге, а другие в это время — режь, коли его. Именно по этой причине у нас не разводится бульдог, которым восхищаются — и совсем напрасно — многие. Его пресловутая мертвая хватка, в которой нередко склонны видеть какое-то особое преимущество собаки (тогда как дело обстоит как раз наоборот!), сводит к нулю все его достоинства. Для служебных целей неизмеримо важнее и даже просто необходимее молниеносная хватка с перехватом, свойственная восточноевропейской овчарке, доберман-пинчеру и другим служебным породам.

С такими мыслями вступил я на ринг. Наконец-то настал черед догов. Их было немного, меньше десятка, но они привлекли к себе не меньшее внимание, чем их более многочисленные предшественники. Дошла очередь и до Джери. Хотя мой дог окончательно еще не сформировался и «шел» в третьем классе, то есть в классе щенков (собака считается взрослой после двух лет), тем не менее выглядел он красавцем. Уход, внимание, ежедневные прогулки сделали свое дело. От рахита не осталось и следа, костяк окреп, под кожей вздулись упругие бугры мускулов. Широкой и массивной стала грудь. Крепкие челюсти вооружились грозными клыками. Вымытая за три дня до выставки шерсть отливала серебром.

Я слышал восхищенные возгласы зрителей, и все-таки с замиранием сердца водил Джери по рингу, то шагом, то бегом, то боком к судье, то лицом к нему...

Ох, и трудное это дело — водить собаку на ринге! Сотни глаз устремлены на вас со всех сторон; а судья так прямо вонзает в ваше животное свои испытующе-оценивающие взгляды, без тени сочувствия или поддержки на лице, — уж от него не жди «скидки»... А ваш пес, как нарочно, то потянет в сторону, то вдруг заюлит; надо, чтобы все у него было в полной парадной форме, а он ни с того ни с сего поджал под себя хвост, и сам весь сжался, а следовательно, кажется короче; прижал уши — значит не имеет настоящего вида голова. Лишку напружинился — стал горбатым; наоборот, обмяк — провисла спина... И к слову говоря, умение «показать собаку» имеет немаловажное значение.

Почему-то не верилось, что Джери может выдержать этот экзамен. Вспомнилось его недавнее испытание на складском хозяйстве, но сейчас уже и оно показалось нетрудным. Ведь всегда то, что пройдено, кажется легче. Мелькнули лица Сергея Александровича, Шестакова, других знакомых собаководов. По их выражению можно было понять, что они тоже с большим интересом относятся к результатам экспертизы Джери.

— Посадите собаку и покажите зубы, — приказал судья.

Вот когда я вновь блеснул выучкой Джери. Я посадил его у ноги, и он, словно понимая, чего от него требуется, сам протянул ко-мне морду. Я взял ее обеими руками и, оттянув губы так, что обнажились розовые десна, показал белые, точно литые зубы.

— Хорошо. Пробежитесь, пожалуйста.

Было исполнено и это приказание. Джери послушно бежал рядом со мной, вопросительно заглядывая мне в глаза, как будто спрашивая: «А что нужно делать еще?»

Все шло без сучка, без задоринки, однако это еще не значило, что и конец будет таков же.

— Не плох, не плох... — бормотал судья, заглядывая куда-то под брюхо дога. Потом подумал, захлопнул крышечку блокнота, где все время ставил какие-то пометки, и решительно произнес:

— Очень хорошо.

Я вспыхнул. Сергей Александрович не выдержал и тут же поздравил меня:

— В Москву поедете. На Всесоюзную.

«Очень хорошо», — что по аналогии с охотничьими выставками равнялось большой серебряной медали[10], — была призовой оценкой и давала право на участие собаки во Всесоюзной выставке служебного собаководства.

— Смотрите, привезите его в Москву в хорошем виде, — наказывал мне судья. — Чтобы был такой же лощеный! — И, видя мою радость, улыбнулся сам.

Чем ближе к Москве, тем больше наполнялся наш вагон собаками и их проводниками. Многие города, края и республики слали своих представителей на Всесоюзную выставку. В двух смежных купе ехали мы, делегаты далекого Урала.

Две лайки, Грозный и Тайга, разморившись от жары, валялись под сиденьями, как две мохнатые, меховые рукавицы. Овчарки Рэкс-чепрачный и Джерри-черная угрюмо жались по углам. Мой Джери, растянувшись на полу, в полудремоте прислушивался к перестуку колес. За всю дорогу он ни разу не подал голоса, часами сидел или лежал неподвижно, не спуская глаз — когда не спал — со своего хозяина, как бы спрашивая: когда окончится эта тряска, — пора бы уж выходить. Он оживлялся на остановках, когда я выводил его из вагона, весело резвился около меня, насколько позволял поводок, но стоило скомандовать: «Домой!» — и Джери послушно бежал к вагону, вспрыгивал на подножку и сам находил купе.

Неподалеку от Москвы в поезде появились уже знакомые мне по нашей выставке кавказские овчарки. Загорелые седоусые чабаны, бренча цепями, осторожно проводили их по узкому проходу. С их появлением словно сама суровая и прекрасная природа гор вошла в вагон. Невольно вспомнилась поездка Шестакова, его «вояж» от Кавказа до Урала с сорока закупленными собаками. Но была разница между теми овчарками и этими. Наши кавказские овчарки использовались как караульные собаки; эти — как пастушьи. Их широкие челюсти были упрятаны в глухие намордники из толстой кожи, на шеях из-под длинной густой шерсти выглядывали невиданные железные ошейники с острыми вершковыми шипами — против волков, а все поведение говорило о дикости и непривычке находиться среди людей. Тем не менее, эти страшные звери были так же послушны в руках своих вожатых, как и наши городские «культурные» собаки.

Мы познакомились с чабанами, разговорились. И здесь, в поезде, я услышал взволновавшую меня историю одной собачьей жизни. Седовласый чабан с осанкой истинного горца, поглаживая-своего могучего пса, рассказал нам о То́пуше — победителе волков[11]. Передаю ее так, как она запомнилась мне, как рисуется воображению.

Старый чабан Ибрагим не зря уважал и ценил серо-пепельную, с темным чепраком на спине, суку Тэбу. Всю свою долгую жизнь он провел в горах, на пастбищах, охраняя отары[12] овец, в борьбе с хищниками и суровой природой, и ему лучше, чем кому-либо, было известно, что значит для пастуха хорошая собака-овчарка.

А Тэба была хорошей пастушьей собакой. Она была еще в расцвете сил и только второй раз дала жизнь шести щенкам, когда стая обезумевших от голода волков напала на жилище ее хозяина. Они окружили загон, в котором жались испуганные овцы, и старались проникнуть через ветхую, сложенную из камней загородку.

В углу загона, беспомощно тычась слепыми мордочками в брюхо матери, пищали шесть новорожденных щенков. А волки прилагали бешеные усилия, чтобы прорваться в слабо защищенное помещение овчарни. Их горячее дыхание уже долетало сквозь щели в каменной клади загородки... И Тэба одна вышла защищать загон.

Ее нападение было дерзким и неожиданным, но силы — слишком неравны, и пока Ибрагим заряжал свое старинное кремневое ружье, волки успели оттащить Тэбу и разорвать ее. Когда старый чабан разогнал их оглушительными выстрелами своего самопала, от Тэбы уже ничего не осталось. Волки пожрали ее.