И Веселый струсил. В общей радостной суматохе не сразу обнаружилось, что Веселый убежал; он укрылся за дальними торосами, и только его черная, любопытная, и на этот раз — испуганная, мордочка с настороженно поставленными ушами выглядывала из-за острых выступов льда. Хватились Веселого — его нет. Стали искать, и, наконец, после долгих поисков нашли и с трудом водворили на корабль.

Пес выглядел несчастным. Привычный мир его куда-то исчез; вместо знакомой обстановки ледового простора — теснота пароходных помещений, непрерывное сотрясение от работающей машины, мельканье незнакомых людей, тысячи разных запахов...

Иван Дмитриевич пробовал успокаивать собаку, разговаривал с нею, шутил, трепал Веселого по загривку; пес на минуту оживлялся, но затем снова впадал в свое тревожно-подавленное состояние.

А когда все на пароходе успокоилось, когда все принадлежности зимовки были подняты на борт и спрятаны в трюме и корабль, вздрагивая от ритмичных ударов своего железного сердца, двинулся в обратный путь, а маленький обломок льдины, еще недавно называвшийся станцией «Северный полюс», стал медленно удаляться и постепенно исчез из глаз, — собака затосковала и вовсе... Жалкий, потерянный, бродил Веселый по пароходу, заходил в длинные коридоры, снова поднимался на палубу, при встрече с людьми вяло и нерешительно махал хвостом, и — нигде не находил себе места.

Медленно, тяжело осваивался Веселый с новой обстановкой, — куда труднее и дольше, чем он освоился на Северном полюсе! Только к концу плавания он сделался прежним Веселым.

Возник вопрос: куда девать собаку? Конечно, каждый из зимовщиков охотно взял бы Веселого к себе; но возьмет один — будет обидно другим, а содержать всем его невозможно.

Между тем не одних папанинцев волновала судьба Веселого. По радио непрерывно поступали запросы, как его здоровье, как он себя чувствует, как думают поступить с ним папанинцы. Собакой интересовались пионерские организации, кружки юных натуралистов и кружки по охране животных, школы, детские дома.

радировал Дворец пионеров Харькова.

просили пионеры Ленинграда. Такие же просьбы поступали из Москвы, Тулы, Челябинска, Свердловска. Советские школьники горячо интересовались дальнейшей судьбой «пятого зимовщика», прося отдать им его, они обещали любить, заботиться о нем... Что делать?

Так и было сделано.

Остается добавить, что с первого дня Веселый сделался в зоопарке общим баловнем. Московские пионеры установили над ним свое шефство. Его ласкали, закармливали лакомствами. От охотников подружиться с лайкой не было отбоя. Каждый посетитель зоопарка считал своей непременной обязанностью навестить собаку папанинцев — первое домашнее животное, побывавшее на Северном полюсе, проведшее вместе с отважной четверкой советских людей на плавающей льдине девять долгих месяцев и благополучно вернувшееся на Большую землю — в Москву. Его живой, приветливый нрав, свойственный всем лайкам, создал ему много друзей среди завсегдатаев зоопарка.

Невольно вспоминались слова Папанина, которыми начальник станции «Северный полюс» отметил один из трудных моментов зимовки, — благодарность и похвала «четвероногому компаньону»:

Недаром и назвали его — Веселый.

Глубокая, суровая осень 1941 года, первые месяцы Великой Отечественной войны. В те дни на полях Подмосковья происходило величайшее сражение — битва за Москву.

...Короткий ноябрьский день погас. К ночи вновь поднялась злая, холодная поземка. Резкие порывы ветра сотрясали оголенные ветви кустов и деревьев, с протяжным завыванием проносились по широкому заснеженному пространству, занося снегом небольшие темные бугорки, — трупы убитых гитлеровцев, остовы искареженных и сожженных немецких танков. С сухим шуршанием в окоп сыпалась колючая снежная крупа.

Вечером, когда наступило недолгое затишье и солдаты получили, наконец, передышку для еды и сна, рядовой Миронов, большой охотник до разных новостей и слухов, сказал, обращаясь к своему соседу, молчаливому и замкнутому бронебойщику Двинянинову:

— Слыхал? В тридцатую роту собак привели. Сказывают, и нам тоже скоро дадут...

Тимофей Двинянинов — солдат старшего возраста, человек положительный и солидный, с крепким крестьянским умом и неторопливыми движениями, которые, однако, в нужную минуту сочетались у него с большой быстротой действий, — отозвался не сразу. По свойственной ему привычке он сначала попытался мысленно прикинуть, какую практическую ценность могло иметь сообщенное Мироновым известие, для чего нужны собаки в окопах (с некоторых пор он все события и факты расценивал только с точки зрения их значения для успешного хода войны), и лишь после этого безразлично, даже как бы нехотя, низким басом, слегка охрипшим от постоянного пребывания на морозе, осведомился:

— На что они тут понадобились?

— Танки, слышь, взрывать будут.

— Это как же? Гранатами, что ль? — заинтересовался молоденький боец, сидевший со своим котелком в двух шагах от них.

— Вот этого не знаю. Так, стало быть, обучены.

Двинянинов не спеша дочерпал из котелка до дна, обтер усы и, спрятав ложку в мешок, принялся скручивать махорочную папироску.

«Тут люди воюют, а он о собаках...» — равнодушно подумал он, ощущая в себе ту тяжелую усталость, какая бывает после боя.

Пятый месяц идет война. Пятый месяц советские люди грудью защищают свое отечество. Двинянинов уже потерял счет дням, проведенным в окопе, под постоянным огнем противника, ежеминутно встречаясь со смертью. Не унимаются фрицы, не прекращается ожесточенное сражение. Только ночью немного и передохнешь. Но и ночью непрерывно вспыхивают по горизонту орудийные зарницы и далекий тяжкий гул сотрясает стенки окопов.

Опять целый день лезли танки. За танками бежала орущая, пьяная пехота. Ее косили из винтовок, пулеметов, расшвыривали и рвали в клочья взрывами гранат. Волна атакующих то отхлынет, то накатится вновь. Бой продолжался от рассвета до потемок.

Двинянинов сидел в своем тесном, выдвинутом вперед, окопчике и ждал, когда танки подойдут ближе, чтобы вернее пробить броню. Вокруг него шла стрельба, рвались снаряды и мины, а он сидел и ждал, и это ожидание было тягостнее всего.

Потом начала гулко хлопать и его бронебойка. И с этой минуты все звуки боя перестали для Двинянинова существовать. Он только успевал следить за собственными попаданиями, а что делалось позади, справа, слева от него, он не знал.

Первая пуля, посланная им, попала в покатый выступ лобовой брони и не пробила, а только чиркнула по ней, выбив желтую искру. Он стал целиться старательнее прежнего, принуждая себя не торопиться и не думать о том, что могут убить. Танк, обходя воронку, сделанную снарядом, стал разворачиваться, Двинянинов отчетливо увидел черные, с желтой каемкой, кресты на его броне, большую жирную свастику, похожую на паука, и тут ему удалось угостить непрошенного пришлеца несколькими удачными, одно за другим, попаданиями. Сначала он повредил ходовую часть, потом пробил бак с горючим. Громыхающее, плюющееся огнем и железом чудовище окуталось густым черным дымом и остановилось, мотор заглох. Танкисты стали выскакивать из люков, и тут же падали, сраженные насмерть. Лишь одному удалось пробежать несколько шагов; но пуля догнала и его.