– Что скажет Монкриф?

Кэтрин улыбнулась:

– Я – герцогиня Лаймонд. Монкриф не вмешивается в мои дела.

Глинет посмотрела на сына.

– А Робби?

– Возьмите его с собой. В Балидоне масса детей.

Кэтрин достала из-под накидки какой-то документ и протянула его Глинет.

– Когда Робби подрастет, Колстин-Холл будет принадлежать ему.

Глинет не могла произнести ни слова, пытаясь сдержать слезы, которые набежали на глаза, пока она читала документ. Колстин-Холл перейдет во владение ее сына, когда он достигнет совершеннолетия – двадцати одного года.

Глинет долго не поднимала глаза, наконец, она посмотрела на Кэтрин.

– То, что я должна вам сказать, может заставить вас пересмотреть свое предложение. Я приехала в Колстин-Холл, потому что хотела увидеть женщину, на которой женился Гарри. Я думала, что возненавижу вас, и может быть, действительно ненавидела, но только сначала. Я быстро поняла, что вы совсем не знали Гарри, ничего не понимали в его натуре, и я смягчилась. Я никогда не хотела нанести вам вред.

Кэтрин кивнула. Она поверила Глинет.

– Гарри никогда не стал бы вам писать. Не тот он был человек.

Кэтрин почувствовала, что сейчас их с Глинет разделяет настоящая пропасть. Возможно, так будет всегда. И дело не в том, что они любили одного человека. Разница в другом – Глинет довольствовалась тем, что Гарри ей уже дал, она не стремилась получить больше.

– Вы любили человека, которого никогда не было, не реального человека, а свою фантазию, – добавила компаньонка.

– А вот тут вы ошибаетесь, – улыбнулась Кэтрин. – Он вполне реален.

О да, еще как реален, и Кэтрин его любит.

Монкриф позвонил. В комнату заглянул лакей. Хозяин бросил на него мрачный взгляд:

– Где Уоллес?

– Передвигает мебель, ваша светлость.

– Мебель? У нас что, больше некому этим заняться?

Лицо лакея побагровело.

– Ваша светлость, он помогает мисс Гортензии.

Монкриф откинулся в кресле и молча смотрел на лакея, стараясь сдержать гнев.

На пожаре он видел, как Уоллес пытался успокоить Гортензию. И дурак бы заметил взгляды, которыми они обменивались. Монкриф никому не рассказывал о том, что обнаружил в башне после пожара, когда разбирали обуглившиеся головешки. Кровать, то есть собранный остов кровати, оплавившийся серебряный подсвечник.

Несколько дней назад Гортензия сама пришла к Монкрифу и призналась, что в тот день, когда упала Кэтрин, это она, Гортензия, охваченная ужасом перед разоблачением, бросилась вниз по лестнице и нечаянно сбила Кэтрин с ног. Она не хотела навредить Кэтрин. Кэтрин собиралась заняться инвентаризацией, а Гортензия как раз поджидала своего любовника. Женщина не назвала его имени, но Монкриф и сам догадался. Уоллес был на несколько лет моложе Гортензии, однако подобные, отношения встречаются гораздо чаще, чем считается в обществе.

– Питер вернулся?

– Нет, ваша светлость. – Лакей замер, ожидая неизбежного вопроса, и Монкриф спросил:

– А моя жена? От нее нет известий?

Кэтрин уехала рано утром, когда Монкриф еще спал. Она оставила лишь коротенькую записку, объяснив, что у нее неотложные дела в Колстин-Холле.

Монкриф был зол, как никогда в жизни. Лакей всей душой мечтал убраться подальше.

– Передай это герцогине, как только она вернется.

Лакей осторожно приблизился и взял из рук герцога резную шкатулку.

– Да, ваша светлость. Подождать ответа?

Следовало отмахнуться от такого дурацкого вопроса, но Монкриф все же ответил:

– Думаю, я скоро сам увижу герцогиню. Если только тебе не известно что-то, чего я сам не знаю.

Лакей побледнел, и Монкриф отпустил его взмахом руки.

Вернется ли она? Или предпочтет остаться в Колстин-Холле? В последнее время они говорили о ее здоровье, о суде над викарием, о разных мелочах, но о самом важном молчали. О его любви. Об их браке.

– Ваша светлость, герцог будет недоволен. – Питер с тревогой смотрел в сторону Балидона.

Приближался вечер. Закат щедро раскрасил небо розовыми и оранжевыми полосами. Зимняя суровость пейзажа смягчилась. Последний луч солнца заглянул даже в окно кареты, задержался на кожаной обивке дверцы, пробежал по руке Кэтрин.

Она собиралась вернуться к полудню, но они с Глинет никак не могли расстаться. Говорили о Гарри, о жизни, о будущем. Робби очаровал Кэтрин, она быстро сумела подружиться с мальчиком с помощью цукатов, которые сунула в ридикюль в Балидоне.

– Да, Монкриф рассердится. Это уж точно, – поправляя перчатки, пробормотала Кэтрин. – Тут уж ничего не поделаешь, Питер. Я и сама боюсь.

Оглянувшись, Питер бросил на нее недоверчивый взгляд.

Теперь, когда судьба Глинет определилась, Кэтрин поговорит, наконец, с Монкрифом.

Когда подъехали к Балидону, Кэтрин услышала, что кто-то хрипло ее окликнул. Она выглянула из кареты и увидела замерзшего лакея, который подпрыгивал то на одной ноге, то на другой, пытаясь хотя бы немного согреться.

– Ваша светлость! – радостно воскликнул лакей и протянул Кэтрин шкатулку. – Мне приказали передать вам это, как только вы приедете.

Кэтрин взяла у него из рук тяжелый предмет. Она отлично его помнила – видела у Монкрифа в библиотеке. Даже заглянула внутрь, пытаясь найти ключ от ящика.

В шкатулке оказалась связка ее писем. Захлопнув крышку, Кэтрин крикнула лакею:

– Господи, ну иди скорее в дом! Герцог вовсе не хотел, чтобы ты замерз до смерти.

Выражение страха в его глазах не исчезло. Кэтрин уже и сама начала бояться. У дверей ее встретил Уоллес.

– Где Монкриф? – спросила она.

– В библиотеке, ваша светлость. Герцог приказал сообщить ему о вашем возвращении сразу же.

Значит, разговор состоится раньше, чем она рассчитывала.

– Уоллес, зажги свечи в часовне.

Дворецкий отдал распоряжение, и замерзший лакей припустил по коридору восточного крыла. Кэтрин снова обратилась к Уоллесу:

– Скажи Монкрифу, что я сейчас буду.

Приказ не вызвал у дворецкого никакого энтузиазма. Похоже, Уоллес тоже не желал попадаться на глаза разгневанному хозяину. Кэтрин вздохнула – разговор будет нелегким.

Часовня располагалась в противоположном от герцогского кабинета крыле. С главным зданием ее соединял узкий коридор. Часовня представляла собой миниатюрную копию готического собора с контрфорсами и высокими арочными сводами. В стенах располагалось восемь цветных витражей. При дневном свете они отбрасывали разноцветные блики на мозаичные полы и прихожан, возносящих хвалу Господу.

Однако сейчас был уже поздний вечер, и лакей зажег алтарные свечи. Их меняли каждый день, так чтобы высота свечей оставалась постоянной, независимо от того, как быстро они сгорали. Их мерцающий свет отражался в золоте алтарных икон и канделябров, отбрасывал дрожащие тени на древний запрестольный образ из слоновой кости.

Кэтрин присела на мягкую, украшенную резьбой скамью и невольно задумалась: о чем же молились здесь предки нынешнего герцога Лаймонда? Богатство не может уберечь человека от душевной боли и отчаяния, но оно отделяет хозяев Балидона от простых смертных.

Даже скромное благополучие Кэтрин в Колстин-Холле оказывало такое же действие. С ней редко заговаривали, разве что отвечали на вопрос или приветствие. Даже когда был жив Гарри, Кэтрин в основном была одна. Наверное, именно поэтому она очень дорожила их перепиской, находя в ней общение, которого ей так не хватало.

Кэтрин взяла со скамьи шкатулку со своими письмами, снова ее открыла и вдруг заметила, что на дне лежит еще одно письмо с хорошо знакомым ей почерком. Отложив всю стопку, Кэтрин взяла в руки послание Монкрифа и несколько минут не решалась его вскрыть.

Справившись с робостью, Кэтрин решительно взломала печать и развернула единственный листок. Письмо было написано не так размашисто, как прежние. Видимо, Монкрифу надо было слишком много сказать ей.

«Моя любимая Кэтрин», – начиналось письмо. При этих словах ее сердце болезненно сжалось.