Монкриф всегда был разборчив в делах плоти, но сейчас вдруг пожалел, что он не Гарри. Тогда бы он не чувствовал такого острого влечения к Кэтрин. Она даже не воспринимала его как мужчину. Возможно, как препятствие на пути ее страданий, как спасителя, но только не как мужа.

Наверное, существуют специальные книги для женщин, в которых даются советы, о чем говорить в подобных ситуациях. Нежелательный брак? Неудобный муж? Леди, говорите о погоде. Или упомяните о том, как скучно (или как весело) прошел день. И чтобы совсем уж исчерпать тему, обсудите с новым мужем достоинства предыдущего.

Монкриф предпочел бы, чтобы Кэтрин говорила сейчас о чем угодно: о шляпках и перчатках, и даже о нижнем белье, но только бы не молчала со скорбным видом.

Сегодня была праздничная ночь, время благодарности, момент, который следовало запомнить. Вместо этого день возвращения превратился в траурный. Семьи больше не было, не было и слуг, которые так часто заменяли ему родителей, а жена любит другого человека.

– Снимите ее.

– Простите?

– Снимите эту чертову тряпку, Кэтрин. Это кровать, а не катафалк.

Кэтрин прижала ладонь к горлу, к тому месту, которое ему так хотелось поцеловать.

– Я не могу этого сделать, Монкриф. Я останусь голой.

– Мадам, я дал вам слово. Вы проснетесь столь же непорочной, как заснете.

– Я бы предпочла остаться в сорочке.

– А я хочу, чтобы вы от нее избавились.

Они смотрели друг другу в глаза, и Монкрифу показалось, что его жена может быть такой же упрямой, как он сам.

– Если я найду вам другую рубашку, вы будете в ней спать? – наконец спросил он.

– Вы возражаете против самой рубашки или только против цвета?

– Против цвета.

– Тогда я надену то, что вы пожелаете, но помните, в своем сердце я ношу траур по мужу.

– Ваш муж – я.

Монкриф приблизился к Кэтрин, забрал у нее из рук подушку и швырнул на кровать.

– Может быть, вы и правы, Кэтрин. Будь я действительно вашим мужем, – он осторожно провел пальцем по ее горлу, – я бы поцеловал вас в это место и почувствовал бы, как вы дрожите. Должно быть, это очень чувствительное место. – Он помолчал. – Некоторые мужчины считают, что любовь – это искусство. – Кэтрин прикрыла глаза. – Мне кажется, не так важно осуществить на деле наш брак, как доставить вам радость.

Он провел пальцем по ее верхней губе, и Кэтрин вздрогнула от неожиданного прикосновения.

– Кэтрин, физическая любовь доставляет вам удовольствие? Глупо спрашивать об этом собственную жену, правда? Мне бы это следовало уже знать, помнить вкус ваших поцелуев, мягкое прикосновение ваших рук. Даже чужие люди находят некое утешение в объятиях друг друга. А вы, Кэтрин? Вам надо непременно любить сердцем, или хватит одних только ощущений?

– Монкриф!

– Мне нравится, когда вы произносите мое имя таким тоном. Очень мудро с вашей стороны, Кэтрин. У меня возникает соблазн сделать еще что-нибудь безнравственное, чтобы поразить вас еще больше.

Теперь Кэтрин смотрела на него во все глаза.

– Должен признаться, что я не забыл, как вы выглядели, стоя обнаженной перед камином. Я вижу вас даже во сне. У вас молочно-белая кожа, а тело создано для любви. Траур – это грех.

Кэтрин мотнула головой. Монкриф наклонился и поцеловал ее в щеку, мягким, почти невинным поцелуем.

– Кэтрин, вы ждете меня? Или хотите на всю жизнь остаться девственной весталкой, вечно оплакивающей покойного Гарри?

Монкрифу показалось, что она с трудом сдерживается, чтобы не разрыдаться.

– Какая жалость, – пробормотал он и отвернулся. – Можете оставить себе вашу рубашку и ваши письма. Я подумал и решил, что не хочу быть вторым ни в чьем сердце.

Видимо, жизнь в Балидоне начиналась с первыми лучами солнца. Уже на рассвете шум из конюшни разбудил Монкрифа. Плеск воды в желобе, мальчишеский смех молодых конюхов, петушиное пение, скрип груженой повозки, стук колес – бархатные занавеси полога не могли удержать все эти звуки снаружи.

Монкриф сладко потянулся и тут же ощутил пустоту рядом с собой. Где Кэтрин? Монкриф сел и отбросил занавеску. В комнате было пусто. Сбежала к себе в Колстин-Холл?

Прошлой ночью он сдержал слово и оставил жену в покое. Она вошла в спальню, как мученица, а ее черная ночная рубашка служила лучшей защитой, чем любые доспехи.

Монкриф встал и прошел в комнатку с умывальником. Умылся, надел простую белую рубашку и черные панталоны. Затем сквозь двойные двери вышел на балкон оглядеть свои новые владения, – маленькое королевство, замок, в котором поместилась бы целая деревня.

Сегодня он будет заново знакомиться с Балидоном, встретится со старостой, с некоторыми арендаторами. Надо бы устроить празднество в честь его свадьбы и получения титула. Герцог умер, да здравствует герцог! Перемены, пусть даже болезненные, следует отмечать.

Монкриф вышел из герцогских покоев, размышляя о том, куда делась Кэтрин. Будь он пылким возлюбленным, он бы знал. Нет, не так. Будь он пылким возлюбленным, они оба лежали бы еще в постели. Он разбудил бы ее поцелуем, спросил бы, как она спала, принес бы ей что-нибудь вкусное или приятное. Все, что угодно, кроме сундука Гарри.

Как несправедливо, что она так печалится о столь недостойном ее горя человеке, как Гарри. Будь его воля, Монкриф сжег бы этот злосчастный сундук на дорожке перед замком.

На втором этаже не было ни души, а вот на первом кипела работа. Целый батальон молодых женщин в одинаковых, синих платьях и синих фартуках трудолюбиво отскребал, отчищал, выметал и надраивал каждый уголок, каждую панель, каждый цветочек резных орнаментов. Уоллес стоял тут же и раздавал указания: было видно, что он отнесся к поручению весьма серьезно. Заметив герцога, Уоллес изменился в лице. В этот миг Монкриф понял, как будет выглядеть этот молодой человек через несколько лет.

– Доброе утро, Уоллес, – поздоровался Монкриф. – Мне нравится ваше усердие.

– Ее светлость сказала, что над служанками всегда надзирала домоправительница, но так как она на этом посту недавно, я сам должен заняться уборкой.

– Домоправительница? Я думал, у нас, ее нет.

– Мне кажется, ее светлость уже кого-то назначила.

Монкриф испытал такое облегчение, что сам удивился. Разумеется, Кэтрин не оставила его.

– И где же сейчас моя жена, Уоллес?

– В кухне, ваша светлость, с поварихой и домоправительницей.

Монкриф отправился в задние покои замка. Стены некоторых коридоров были украшены щитами, с которыми его предки ходили в бой. Когда-то они производили на Монкрифа огромное впечатление, а сейчас он не обратил на них никакого внимания, возможно, потому, что устал от войны. Так сказать, перековал мечи на орала.

Балидон строился в те времена, когда защита была не обходима. Три колодца внутри внешнего периметра обеспечивали наличие свежей воды. Животных загоняли в небольшой загон, а огород позади основного здания поставлял овощи. Балидон мог выдержать многие недели осады, и не раз выдерживал.

Монкриф миновал лестницу для слуг. Прошлой ночью он не заметил, в каком состоянии находится эта, самая старая, часть замка. Следовало укрепить некоторые стены, рамы в высоких окнах потрескались, так было почти везде. Казалось, Балидон все эти годы стоял заброшенным. Стены имели три фута толщины. За века их много раз ремонтировали в разных местах. Звук они не пропускали, если только его не доносило эхо.

Завернув за угол, Монкриф оказался в кухне, и тут же к нему обратилась Кэтрин:

– Монкриф! – крикнула она, подзывая его ближе взмахом деревянной ложки. – Ты знал, Монкриф? Я в жизни не слышала ничего более отвратительного! Ты знал?

Монкриф остановился, пораженный такой бурей эмоций. Расставив ноги и сложив на груди руки, он смотрел на Кэтрин. Его жена хмурилась, лицо раскраснелось от гнева.

Одета она была, как обычно, в черное с ног до головы. Синим, был только фартук.