Она медленно подошла к кровати, поднялась по ступенькам и села спиной к мужу.

– Я ничего не помню о той ночи. Даже сейчас, когда прошло столько времени.

– Может быть, это к лучшему. Я все время сдерживал себя. Говорил, что твоя нагота не имеет значения. Тебе нужна была моя помощь, а не вожделение.

Слова Монкрифа были так близки к ее собственным недавним мыслям, что она улыбнулась.

– Распусти волосы, Кэтрин.

Кэтрин послушно вынула шпильки, и волосы упали на плечи тяжелой волной. Она провела по ним ладонями.

– Они спутаются.

– Я расчешу.

– Одной рукой?

– Ты еще не знаешь, сколько дел я умею делать одной рукой.

Лицо Кэтрин вспыхнуло, когда она представила, что именно он имеет в виду. Эта рука уже поглаживала ей спину от плеч до талии. Кэтрин вздрогнула и легла на кровать лицом к мужу. Монкриф удивил ее, накрыв простыней. Она чувствовала его дыхание на своей руке. Монкриф молчал, не придвигался ближе, а просто смотрел на нее и улыбался. Наконец он произнес:

– Кэтрин, ты ведешь себя так, как будто мы чужие.

Они не чужие. Они даже слишком близки. Он держит ее настроение у себя на ладони и может одной улыбкой изменить его.

Монкриф под простыней протянул руку, положил ладонь ей на груди и большим пальцем провел по соскам.

– Ты всегда так сильно реагируешь на мои прикосновения, Кэтрин.

Она прикрыла глаза, боясь любым движением причинить ему боль. Если бы не этот страх, Кэтрин стала бы целовать его, ласкать так, как ему нравилось, но приходилось просто лежать и слушать, чувствуя, как его слова падают прямо в сердце горячим дождем.

– Я помню вкус твоих сосков. Помню жар твоего лона, когда я проникаю внутрь.

Кэтрин казалось, что ее кожа горит.

– Ты помнишь тот день в винокурне? Когда ты… Она молча кивнула. Дышать становилось все труднее.

– Я всегда с трудом заставляю себя не думать об этом. Слишком возбуждаюсь. Мне сразу хочется отыскать тебя и…

Теперь Кэтрин действительно онемела. Всего несколько дюймов разделяло их лица. Монкриф лежал на здоровой руке. Повязка белела поверх простыни. Кэтрин осторожно погладила забинтованную руку, думая, что если бы тот, кто стрелял в Монкрифа, был более метким, они не были бы сейчас вместе.

Ладонь Кэтрин легла Монкрифу на грудь, спустилась на живот, потом ниже, коснулась окаменевшего стержня.

– Тебе надо отдыхать, – прошептала она.

– Я отдыхаю. Всю работу делаешь ты, я только наслаждаюсь пыткой.

Какое подходящее слово, если он чувствует то же, что и она, – сладкий огонь, сжигающий изнутри, почти болезненное желание.

Оба лежали, не двигаясь. Ее кровь превратилась в жидкое пламя, но Монкриф даже не пытался ее поцеловать. Кэтрин тоже не шевелилась, погружаясь в сводящий с ума водоворот его слов, позволяя ему дразнить себя легкими прикосновениями и соблазнительным шепотом.

Наконец Монкриф положил руку ей на спину и осторожно придвинулся. Щека Кэтрин коснулась его груди, и она вдруг ощутила покой и защищенность. Сон опустился на нее, как туман, и последней мыслью наяву было то, что Монкриф умеет быть не только страстным любовником, но и очень нежным, как будто чувствует к ней нечто большее, чем желание.

Взглянув мимоходом на надпись, Кэтрин поставила пузырек с лекарством в аптекарскую шкатулку Монкрифа. Начертание букв показалось ей смутно знакомым. Она вспомнила, что еще не видела почерка Монкрифа. Как ни странно, он напомнил ей почерк Гарри.

Она обработала рану Монкрифа, сменила повязку, и сейчас муж собирался встать и одеться. После долгих споров Кэтрин махнула рукой, сдалась и позвала лакея вместе с Питером.

– Я вернусь через несколько минут, – сказала она Питеру и больше ничего не стала объяснять, Кэтрин спустилась по лестнице, кивнула по пути Уоллесу, который выглядел очень величественно в своем новом костюме. Уоллес поклонился ей со всей почтительностью, сжав губы и состроив на своем смышленом личике бесстрастную мину.

Все переменилось с тех пор, как Монкрифа принесли домой раненого.

– Он спал спокойно, – сообщила Кэтрин, – теперь собирается вставать и одеваться.

Лицо Уоллеса просветлело.

– Очень радостно это слышать, ваша светлость.

– Сомневаюсь, что мне удастся удержать его в спальне, Уоллес. Но из Балидона ему выходить нельзя.

Они обменялись понимающими взглядами.

– Как скажете, ваша светлость. Я передам прислуге.

– И поблагодарите их за сочувствие.

– Спасибо, ваша светлость. Я все передам. – И он снова поклонился.

– Глинет вернулась? Уоллес покачал головой.

Кэтрин прошла в библиотеку, минуту постояла на пороге, ожидая, пока глаза привыкнут к яркому свету, струящемуся в широкие окна. В комнате Монкрифа она задернула шторы и погасила свечи, чтобы он лучше спал.

Пройдя к эркеру, она села за письменный стол и задумалась. Почему возница стрелял в Монкрифа? Куда делась Глинет? Вопросов было слишком много. Почему почерк Монкрифа показался ей знакомым?

Кэтрин открыла верхний левый ящик, где находилось несколько остро отточенных перьев и две плотно закрытые чернильницы. В одной были черные чернила, в другой – коричневые. В правом ящике лежала бумага. Во втором ящике хранилась переписка Монкрифа с поверенными, в третьем – гроссбухи и книги учета. Кэтрин ни за что не стала бы читать личных писем мужа, она пролистала несколько страниц, только чтобы найти его подпись. «М» он писал с большим наклоном, но не размашисто. Другие буквы были похожи на надпись на пузырьке.

Кэтрин закрыла ящик и откинула голову на спинку кресла. Отсюда просматривалось все пространство библиотеки, кроме нескольких ниш на втором этаже. Сидя здесь, Монкриф мог видеть внутренний двор замка, череду холмов и леса, ограждающие его владения, широкую ленту реки у стен Балидона.

Почерк Гарри не может быть похож на почерк Монкрифа. Вот она, та мысль, которая занозой застряла в мозгу. У них разное образование, они происходят из разных слоев общества. Один – сын мелкого дворянина, другой – герцогский отпрыск. Один отличался прискорбной слабостью характера, другой был воплощением благородства и чести.

О Боже, о чем она думает!

Остался всего один ящик. Кэтрин осторожно потянула за ручку. Ящик оказался запертым. Кэтрин нагнулась и увидела маленькую замочную скважину. Где может быть ключ? На минуту Кэтрин задумалась. Если ящик заперт, на то должна быть причина, и крайне неприлично так дерзко вмешиваться в чужие дела. Но любопытство взяло верх.

Повертев головой, она увидела на полке маленький фарфоровый кувшинчик. У ее отца была привычка хранить нужные вещи в неожиданных местах. Возможно, Монкриф спрятал ключ почти на виду.

Кэтрин заглянула в кувшинчик. Там было пусто. В шляпе у маленькой бронзовой обезьянки тоже оказалось пусто. Рядом стояла большая резная шкатулка, из которой исходил чудесный аромат, и где лежало нечто похожее на ладан. Кэтрин уже отчаялась найти ключ и тут обнаружила его в красной китайской вазе на постаменте в углу.

Сунув ключик в скважину, и осторожно поворачивая его, она уверяла себя, что есть еще время справиться со своим неуместным любопытством. К тому же содержимое может ее разочаровать.

Через секунду Кэтрин поняла, что не готова к такому поступку, и повернула ключ, чтобы убедиться – ящичек по-прежнему закрыт, но тут произошло неожиданное – он выскочил из пазов, едва Кэтрин до него дотронулась. В ужасе от совершенного она задвинула его на место, но в тот же миг осознала, что именно там увидела, и медленно выдвинула ящик опять.

Внутри ничего не было, кроме пачки писем, перетянутой кожаной бечевкой. Кэтрин отлично знала этот почерк, потому что сама написала эти письма.

В радости и отчаянии, страдая от одиночества и неопределенности, Кэтрин писала Гарри. Писала о своих надеждах и мечтах, о трудностях и своих достижениях. Она всегда с жадностью читала его ответы и постепенно все больше влюблялась в автора этих нежных и поэтичных строк.