– Что ты здесь делаешь, Бернард?

– Кое-что банальное и в то же время эффектное. Как всегда, ты же знаешь.

– Ты пришел спасти меня, да? Снять драконью закуску с крючка?

– Я пришел сделать бум-бум.

– О Господи! Мне следовало догадаться. Здесь? Прямо здесь? – Она высвободилась из его объятий.

– Чтобы поднять на воздух эту кучу камней, нужна ядерная бомба. Я заглянул сюда, чтобы чуть-чуть подкрепиться, – Бернард жестом указал на многослойный свадебный торт, стоявший на столе в дальнем конце зала, – и подождать, пока все уснут и я смогу залезть наверх. Я собирался взорвать макушку пирамиды.

– Но зачем?

– В качестве свадебного подарка. Все остальное, что я мог бы тебе подарить, есть у Физеля, причем в шесть раз больше. Остается только бум-бум. А ты бы узнала мой почерк?

– Ну конечно! У тебя талант ошибаться целью.

– Эй! Поосторожнее. Кстати, у пирамиды на долларовой купюре верхушка сдвинута. Это традиция, ну или самореализующееся предсказание. Так что ты там говорила насчет неправильного выбора цели?

– Эта куча камней, как ты ее называешь, не просто изумительно красива. Пирамида – самое важное сооружение на планете за тысячи лет, и ты как никто другой должен это понимать.

– С чего ты взяла?

– Ты был наедине с пачкой «Кэмела». Разве до тебя не дошло сообщение?

– Какое сообщение? Там было написано, что в пачке нет призовых купонов и что курение вредно для моего здоровья.

– Я имела в виду другое сообщение.

– Которое?

– Если ты не знаешь – в чем лично я сомневаюсь, – сейчас не время объяснять тебе это.

– Ты права. Приближается время «Ч». Ли-Шери, не могу поверить, что ты выходишь замуж за черноволосого.

– Волосы тут ни при чем. Но раз уж ты заговорил о них, мне не нравится твоя борода. Она делает тебя похожим на Джека-Потрошителя.

– Джек вообще не носил бороды. Ты такая сердитая, потому что я собирался снести макушку твоей пирамиды?

– Да. И еще из-за твоего письма.

– А, из-за письма. Должен признаться, оно вышло очень агрессивным и бестолковым. Я не собирался быть таким резким, но меня разозлила шумиха. Все это попахивало старым синдромом спасения мира, но я не хотел тебя обидеть.

– А как насчет «лая на луну»?

– А что здесь такого?

– Это все, чем была для тебя наша любовь?

– Это и есть любовь. Любовь – не клавирный концерт в светской гостиной и, черт возьми, уж точно не фонд социального обеспечения, новомодное лекарство от рака, ирландский тотализатор или дискотека роллеров. Любовь приватна, проста и первобытна, она чуть-чуть пугает и пугается сама. На память приходит карта Луны из колоды Таро: огромное, странное ракообразное существо со сверкающим панцирем, шевеля клешнями, выползает из воды на берег, а дикие псы воют на тучную луну. Сверху все усыпано сердечками и цветочками, но под ними скрывается истинная любовь – чокнутая и полоумная. Все попытки приучить ее проситься на горшок, облагородить, вырядить крабов в голубиные перья и заставить их петь колоратурным сопрано обречены на провал. В итоге вы получите плохую пародию. Есть много чудных звуков, описывающих понятие «нравиться», но слову «любить» больше соответствует хриплый лай. Несмотря на это, я сожалею о том письме. Я написал тебе другое, помягче, но к тому времени, когда я нашел почтальона, ты уже ускакала из Сиэтла на лучшем султанском верблюде. Наверное, мне не стоило тебя винить, но я имел полное право страдать.

Ли-Шери вернулась в объятия Бернарда. Он так и стоял с вытянутыми руками, словно медведь в витрине чучельника. Они снова надолго замерли обнявшись и, сами не зная почему, крепко прижимались друг к другу. Стоя в этой позе, из-за плеча Бернарда принцесса увидала у входа Абена Физеля. Она ощутила определенные нервные импульсы, но прежде чем ее мозг успел послать приказ мышцам, Физель захлопнул дверь. Ли-Шери затаила дыхание, прислушиваясь, не щелкнет ли ключ в замке. Он щелкнул.

– По крайней мере быстрая смерть от голода или жажды нам не грозит, – сказал Бернард. Он с громким хлопком откупорил бутылку шампанского и потянулся к свадебному торту.

– Не смей! – рявкнула принцесса и перехватила его руку, нависшую над затейливым украшением в центре торта.

– Ах, прости. Я думал, прием отменен. – Дятел отставил бутылку в сторону.

– Ну конечно же, отменен. Конечно. Я сглупила. Можешь съесть хоть весь этот чертов торт. На вот! – Ли-Шери отломила большой кусок и, рассыпая глазировку, протянула его Бернарду. Вид сахарной глазури, крошащейся у нее между пальцев, напомнил ему о тех днях, когда банда Дятла скрывалась в горах и устраивала снежные бои, чтобы не терять форму и разогреть кровь.

– Вообще-то я сладкоежка, но ты не волнуйся: с утра я все равно собирался к дантисту.

– Шампанского? – Перед тем как отдать бутылку Бернарду, принцесса отхлебнула из нее. В нос ей ударило так много пузырьков, что она едва могла вздохнуть. Ли-Шери почувствовала себя субботней ночной телепрограммой с эстрадным оркестром в носу.

– Шампанское изобрел монах-католик, – сообщил Бернард. – Сделал глоток и выбежал из своей кельи с криком «Я выпил звезды! Я выпил звезды!». Текилу придумала кучка задумчивых индейцев, увлекавшихся пирамидами и человеческими жертвоприношениями. Где-то между шампанским и текилой находится тайная история Мексики, как тайная история Америки лежит где-то между вяленым мясом и «Хостесе Твинкиз». Ты, кажется, не расположена слушать афоризмы?

– Бернард, мы попали в переделку?

– Тебе лучше знать. Я не знаком с привычками этого джентльмена. Как долго он может злиться?

– Ему придется нас выпустить. Придется. В городе моя мать и Хулиетта. Кругом полно репортеров. Он обязательно выпустит нас до рассвета.

– Тогда еще шампанского, дорогая. Кстати, торт очень вкусный. У меня праздничное настроение, что весьма нехарактерно.

Ли-Шери рассмеялась.

– Я и сама чувствую какой-то непонятный восторг. Странно. Все, о чем я мечтала и над чем трудилась, рассыпается на части, а я все равно счастлива. А еще я замерзла.

Она была одета в голубые джинсы и зеленую футболку без рукавов. Бернард накинул на плечи принцессе свою черную вельветовую куртку. Динамитные шашки стукнулись о ее груди. Ли-Шери по-прежнему дрожала от холода, и тогда Бернард вытащил из-под блюда с тортом кружевную скатерть, и они оба завернулись в нее, словно влюбленная парочка – в одеяло на футбольном матче между Гарвардом и Принстоном.

– В центральном зале Великой Пирамиды всегда одна и та же температура – семнадцать и восемь десятых градуса по Цельсию, – сказала принцесса. – Я хотела создать здесь точно такие же условия. Семнадцать и восемь – это тебе не Мауи.

– Раз уж нам надо убить время, расскажи-ка мне об этой пирамиде – почему она так важна и что я должен был вычитать на моей пачке сигарет.

– Поздновато, бестолковщина, – вздохнула принцесса, но поскольку шампанское так искрилось, а свадебный торт белел глазурью и манил кремом и поскольку при свете лампы Клеопатры отличить Гарвард от Принстона все равно было нельзя, Ли-Шери принялась рассказывать свою историю и рассказала ее от начала до конца.

Тем временем полиция осматривала перевернутую вверх дном квартиру Ли-Шери, а Абен Физель энергично распространял слух о том, что его невесту похитили сионисты.