И тут же ее охватило чувство гадливости — то, что издали Кларисса приняла за ствол орудия, представляло собой исполинский фаллос из мрамора.

На Вечным городом лежала ночь, погрузив его в безмолвие. За письменным столом в свете лампы одиноко сидела Кларисса, вновь проглядывая свои записи. Вот уже несколько месяцев она проводила вечерние часы, записывая впечатления о том, что за день ей показал Франческо, перерисовывая его планы и эскизы — их предстояло снабдить комментариями в будущей книге.

Княгиню в особенности интересовали проекты тех зданий, которые так и не были возведены. Пусть в таком случае они обретут бессмертие хотя бы на страницах книги: церковь Сант-Агостино, склеп Маркези-ди-Кастель-Родригес, монастырь капуцинов в Риме, фонтан на пьяцца Навона и в первую очередь, конечно, Форум Памфили, самое значительное и самое смелое произведение Франческо. Какая трагедия, что этой площади не суждено предстать в новом и чудесном обличье! Тут же пришел на ум чудовищный отросток над входом в палаццо Бернини. Может, если бы не вековечная вражда Бернини с Борромини, площадь все же имела бы шансы преобразиться?

Когда колокола церкви Сант-Андреа-делла-Балле пробили полночь, Кларисса уложила записи в папку, а ее заперла в шкафу. Затем, подойдя к окну, бросила взгляд на объятый сном город. Ночь выдалась звездная. Может, удастся разглядеть и белую поволоку Млечного Пути? Хотя Кларисса устала, она все же распахнула окно и стала настраивать телескоп.

Сорок пять градусов — вот самый удобный угол. Припав к окуляру, она стала вглядываться в усеянное звездами небо. До сих пор картина эта внушала Клариссе благоговейный трепет, не охватывавший ее даже в церкви. Ни одному собору, ни одной базилике не сравниться по величию с небесным сводом: он — обиталище Бога, чертог Всемогущего. Звезды появлялись, чтобы вскоре исчезнуть, затеряться в бесконечном пространстве, затем, направляемые по отведенным им небесным тропам, вновь возвращались туда, где были, одни — спустя десятилетия, другие — месяцы и годы…

Может, и судьбы человеческие, как звездные пути, тоже определяются там, на небесном своде?

Минувшим днем Кларисса побывала в соборе Святого Петра, чтобы сделать наброски главного алтаря. У базилики несколько сотен рабочих очищали площадь от строительного мусора, скапливавшегося здесь еще с тех пор, как были снесены башни колоколен. Выходит, кавальере Бернини вот-вот начнет работы по реконструкции площади в соответствии с поручением папы Александра. Кларисса невольно вздохнула. Да, у Бернини будет своя площадь, а вот у Франческо — нет.

Отрегулировав окуляр, она сменила угол, и вскоре в кружке возник Млечный Путь. Он и правда очень напоминал туман! Невообразимо далекий — и все же такой близкий! Таинственное голубоватое сияние, среди которого мерцали крохотные светлые точки. Что это? Кометы? Или же нарождавшиеся звезды? Отдельные точки сливались вместе, как мелкие штрихи на чертеже.

Тут Кларисса задала себе вопрос. Произошло это совершенно спонтанно, будто возник он не в ее разуме, а был прочитан ею на небесах. А может, все же существовала возможность воплотить идею Франческо в действительность? Вопреки всем препонам?

Вопрос этот застал княгиню врасплох и поразил ее гак, что даже звезды, казалось, пустились в пляс в кружочке телескопа. Оторвавшись от окуляра, Кларисса подошла к окну. Мысль показалась ей настолько безумной, что от волнения задрожали колени и ей пришлось опереться о подоконник, чтобы не упасть. Нет, она не ошиблась — такая возможность есть. Именно Клариссе Маккинни предстоит бросить вызов судьбе, обеспечив архитектору Франческо Борромини вечное место па Олимпе. Безумство! Но что же небо потребует от нее взамен? Что произойдет, если она, ведомая порывом, последует дальше? Ясного ответа на вопрос у княгини не было, одни лишь смутные догадки. Ей предстояло сделать выбор между искусством и жизнью.

— Возможно, это и есть тот случай, когда судьба произведения становится куда важнее судьбы его творца? — невольно вырвалось у нее.

Вопрос этот неотступно донимал ее, будто наваждение. Княгиня нервно расхаживала взад и вперед по комнате. Мнение Франческо на сей счет было ей известно — именно так он и полагал. Но речь шла об общем принципе, а не о частном случае. Как он отреагирует, если придется приложить этот принцип к себе? Клариссе предстояло принять решение за него. Одолевавшие ее сомнения разъедали душу, словно кислота. Кто она такая, чтобы принимать подобные решения? Может, все это лишь гордыня, самомнение, греховное вмешательство в дела провидения?

Она посмотрела в окно. Небо выглядело, как и пять минут назад: мерцавшие на нем звезды ничуть не отличались от тех, что подсказали ей эту идею. А они ли подсказали? Выходит, она сумела постичь их законы? Те вечные, таинственные законы, направлявшие их путь начиная от сотворения мира? Княгиня закрыла лицо ладонями. Нет, никогда еще она не чувствовала себя такой одинокой, как в эту ночь.

«Не знаю, вправе ли я избрать такой путь. Это все равно что вмешиваться в таинства из таинств Божьих без Его на то позволения».

Теперь и она поняла мысли Авраама, донимавшие его накануне жертвоприношения. Неужели искусство столь же жестоко, как и Бог? У Клариссы разрывалось сердце при мысли о необходимости принять решение. Можно, конечно, прикинуться глухой, трусливо откреститься от всего, отказаться внять призыву Божьему, обращенному именно к ней, а не к кому-нибудь еще, но разве это не соучастие в убийстве произведения Франческо? Если небеса подсказывали ей способ увековечить дерзновеннейший проект Франческо, его уникальную, фантастическую идею, затмевавшую все созданное им до сих пор, — разве не ее долг перед Богом этой возможностью воспользоваться? Не ее миссия? С другой стороны, предприми она такой шаг, какую же катастрофу он будет означать для Франческо! Могла ли она взять на себя ответственность за последствия его, всю без остатка? А последствия не заставят себя ждать — на сей раз Лоренцо безоговорочно восторжествует над ним, навеки сокрушит его. Перенесет ли это Франческо? Она знала его честолюбие, его завистливость к сопернику, по милости которого он подобно Каину обречен на вечные невзгоды.

«И он здесь, у меня в голове, до последнего камня. И все же миру, вероятно, придется обойтись без этой площади. И нет для меня испытания тяжелее, чем сознавать это…»

Да, искусство, оказывается, ничуть не добросердечнее Бога, вынудившего Авраама принести ему на алтарь самое дорогое. Спасая от забвения идею Франческо, она навеки потеряет в нем друга. Кларисса пыталась размышлять, молиться, но не могла — разум ее превратился в один сплошной вопрос, ставший для нее суровым испытанием. Она видела перед собой лицо Франческо, его темные глаза, а в них — меланхолию, душевную тоску. Нет более тяжкого наказания, как быть обреченным вечно смотреть в эти глаза — глаза утопающего, гибнущего.

«И когда Бог призовет меня в свой рай, там я буду оплакивать сие нерожденное дитя».

Чтобы избавиться от навязчивого видения, Кларисса вернулась к телескопу. Ярко сияла Спика, главная звезда созвездия Девы, она видела и красноватый Антарес. И вдруг Кларисса замерла, не дыша: между двух этих звезд она заметила Сатурн, как раз входивший в созвездие Девы. Матово-желтый, окруженный кольцом, взирал он на нее, такой далекий и вместе с тем такой близкий. «Чашка с двумя ручками» — именно этот образ подсказал Франческо идею площади. Слова, сказанные им, когда он впервые увидел в подзорную трубу планету, под знаком которой родился, до сих пор звучали в ушах у Клариссы.

«А чем вообще должно заниматься искусство? Бог дозволяет нам его не ради нашего самоуспокоения и возвышения себя над другими, а ради утешения души нашей. Он наделил нас, смертных, способностью творить ради преодоления нами нашего непостоянства на земле. …И поэтому любое произведение искусства намного ценнее его создателя».

Когда Франческо говорил это, Кларисса заметила на его лице великое изумление, глаза его сияли, как Спика и Антарес, которые она только что наблюдала на небосводе. Так могли сиять глаза лишь счастливого человека.