— Да, да, ты можешь меня убить, — продолжала шептать Олимпия с выражением ужаса в глазах. — Ты — моя сестра, мы с тобой — одна кровь, одна плоть…

И вдруг Кларисса ощутила абсолютное спокойствие. У нее появился план, он стоял у нее перед глазами, четкий и осознанный, будто задуманный давным-давно; теперь она знала, как использовать доставшуюся ей власть над кузиной. Может, именно поэтому она и велела Бернини оставить их одних? Может, она начала действовать, еще и не осознав его толком?

— Каково твое состояние? — спросила она Олимпию.

— Так вот в чем дело, оказывается. — Кузина вздохнула с облегчением. — Наконец-то ты уразумела, что деньги все-таки что-то значат!

— Сколько их у тебя? — допытывалась Кларисса. — Два миллиона скудо, как утверждают?

— Да, — кивнула Олимпия, и сквозь страх на ее лице проступила гордость. — Даже больше. Собралась шантажировать меня?

— Кто распоряжается деньгами? Ты одна — или вместе с сыном?

— Какое тебе дело до этого? Зачем тебе знать?

— Затем, чтобы спасти тебе жизнь. Выйдешь ли ты из этого дома спокойно или же под конвоем сбирре, целиком зависит от тебя. — Кларисса сделала паузу, затем продолжила: — Я готова забыть все, что мне о тебе известно, я ручаюсь и за кавальере Бернини. Если я его попрошу, он тоже будет молчать.

Олимпия, казалось, побледнела еще сильнее. Изумление на ее лице сменялось робкой надеждой.

— При условии? — недоверчиво спросила она.

— Условие единственное, — твердо ответила Кларисса. — Ты предоставишь в распоряжение синьора Борромини столько, сколько необходимо для завершения пьяцца Навона по его замыслу.

Донна Олимпия покинула палаццо на Кампо-деи-Фьори, как и пришла сюда — с закрытым вуалью лицом. У входа ее ожидал экипаж. Мир вокруг казался Олимпии нереальным — контуры размыты, звуки приглушены. На площади вокруг падре собралась горстка верующих, дабы совершить крестный ход, — испуганные цыплята вокруг черной наседки. Нестройно зазвучала песнь. Уборщики трупов швыряли в окна домов камешки, желая убедиться, остался ли в них кто-нибудь живой.

— Выносите мертвецов! Выносите мертвецов! — выкрикивали они.

Олимпия ощутила такую слабость, что еле смогла сесть в карету. Опустившись на мягкое сиденье, она почувствовала, что вся в поту, даже одежда прилипла к телу. Что с ней? Еще беседуя с Клариссой, она ощутила эту отвратительную слабость в ногах. Из слухового окна одного из близлежащих палаццо вниз летели мебель, простыни, подушки — в воздухе будто снежинки порхали выпущенные из подушек перья. Олимпия задернула занавески на окошке. Никто в городе не должен видеть ее. Стоит папе узнать, что она вопреки его распоряжению находиться в Витербо все же решила вернуться в Рим, пощады не жди! Склонившись вперед, она стукнула по стенке кареты.

— На пьяцца Пополо!

Экипаж тронулся, каждый толчок болью отдавался в голове и во всем теле. Но более всего Олимпию донимала мысль о том, что она уедет из Рима, так и не повидав сына. Как Камильо переносит этот ад? Однако иного выхода не было, хотя появляться сейчас в палаццо Памфили было слишком рискованно.

У пьяцца Пополо, как и было договорено, Олимпию ожидал таможенник. С наступлением темноты он вывезет ее из города через ворота Порта Фламиния тем же путем, каким провез сюда минувшей ночью, — дон Анджело всучил ему взятку.

Вуалью Олимпия постоянно отирала выступавший на лбу пот, мысли в голове путались, уподобившись беспорядочно порхавшим в воздухе перьям из разорванных подушек на Кампо-деи-Фьори. Переметнулась ли Кларисса к Борромини, став его шлюхой? Эта дрянь все-таки вынудила ее подписать договор. Но Олимпия и не думала его выполнять. Борромини собирается снести с десяток домов для осуществления проекта реконструкции площади — нет, она ни гроша не даст на подобную чепуху. В голове донны Олимпии уже рождался некий план. Самое главное, что теперь от Клариссы не исходит никакой опасности.

Какая же страшная жара! Она проникала через раскаленную крышу кареты, духота стояла неимоверная, как перед грозой. Ах, если бы только можно было хоть приоткрыть окошко!.. От липкого воздуха спирало дыхание, дышать не позволял и затянутый наглухо корсет. Олимпия расстегнула несколько пуговиц на платье, однако облегчения это не принесло. Рванув корсет, она стала хватать ртом воздух, будто утопающий. Толчки кареты отдавались невыносимой болью во всем теле. Снаружи доносились глухие удары в барабан — сигнал сборщикам трупов приниматься за работу.

И вдруг Олимпия вздрогнула.

— Боже милостивый! — вырвалось у нее.

В паху она нащупала опухоль размером с куриное яйцо.

Закрыв глаза, она скрипнула зубами. Не может быть! Она ведь безвылазно просидела в Витербо!.. Откуда-то из темноты ей вдруг привиделся дон Анджело, искоса пялившийся на нее из-под капюшона, толстые губы растянулись в злорадной ухмылке. С чего бы это ему ухмыляться? И вдруг у нее зачесалось все тело — зудело под мышками, между бедрами — везде. Может, от него на нее перекинулись эти мерзкие блохи?

Глаза донны Олимпии в ужасе расширились — кроме нее, в карете никого не было! Он привиделся ей! Слава Богу! Она с облегчением перекрестилась. Физиономия дона Анджело была лишь видением из-за начинавшейся горячки, и эта опухоль в паху тоже! Как она могла опуститься до столь вульгарного суеверия? Она ведь под защитой всемогущего Бога, да и Черная Роза услышала ее призыв.

Медленно, опасливо, в страхе, что все же не обманулась, донна Олимпия ощупала тело. Нет — опухоль размером с куриное яйцо никуда не делась.

— Поворачивай! — крикнула она кучеру. — Во дворец моего сына!

Необходимо увидеть Камильо! Он ее сын! Он ей поможет — призовет на помощь лучших медиков Рима, профессоров из Сапьенцы. Она богатая женщина, она заплатит им какую угодно сумму, лишь бы уберечься от хвори. Все врачи города будут спасать ее!.. Но — стоп! Умно ли сейчас броситься к Камильо? А если дворец под охраной? Александр далеко не дурак, он вполне мог рассчитать, что надолго она в Витербо не задержится… Боже праведный, и зачем только она потащилась сюда?

Пот градом катил с донны Олимпии. Она еще раз машинально ощупала опухоль. Да, так и есть! Но может, это все же не чума? На сей раз опухоль показалась ей меньше, почти как лесной орех. Разве ей не приходилось слышать о женщинах, у которых в годы увядания появлялось нечто подобное? Разумеется, все страхи беспочвенны, точно — кто мог ее заразить? В Витербо ни о какой чуме и слыхом не слыхали.

Ну и жарища… Олимпия стала обмахиваться вуалью. Нет-нет, пока лекарь не скажет ей, что она здорова, покоя не обрести.

Она извлекла из рукава четки и стала перебирать их. Как успокаивали эти блестящие, отполированные бусины из слоновой кости, как много раз возвращали ей душевное спокойствие и уверенность в себе! Стоило лишь поддаться их нехитрому ритму, простой последовательности, чтобы вновь стать человеком, а не комком нервов: за каждым «Отче наш» следовало десять «Аве Мария», вместе образуя одну большую молитву, и их должно быть всего пятнадцать — пять радостных, пять печальных и пять во славу таинств избавления. Только в такой последовательности, повторяя их снова и снова.

— Тпру! Стой!

Неужели они прибыли на место? Олимпия опустила четки. Осторожно сдвинув занавеску, она выглянула из окошка кареты: постовых у дверей палаццо нет, так что можно рискнуть. С благодарностью поцеловав серебряный крестик четок с изображением Спасителя, донна Олимпия выбралась из кареты.

Едва ступив на землю, она почувствовала, что колени подгибаются, и, дабы удержаться на ногах, Олимпия вынуждена была схватиться за стену палаццо.

— Ого! Что это мы делаем?

— На помощь! Все сюда! Она мажет стены!

— Стены мажет чумной мазью! Зовите сбирре!

Голоса звучали наперебой — возбужденно, злобно, угрожающе. Олимпия повернулась. Ее окружили человек десять, и с каждой секундой толпа вокруг нее росла, со всех сторон, словно крысы из нор, подбирались они, выпучив глаза, разглядывая ее, будто пришелицу из ада.