Кларисса пыталась затыкать уши пробками, которые лепила из огарков сальных свечей, — страшное прегрешение, если бы оно вдруг обнаружилось, аббат на кары не поскупился бы. Но без этих средств самозащиты она никак не могла сосредоточиться. Взяв в руки грифель, Кларисса пыталась набросать контуры фонтана: поднимавшийся из бассейна обелиск и рядом с ним четверка аллегорических фигур. Затем грифель выводил еще один фонтан, на сей раз в нем присутствовали четыре божества воды, лениво потягивавшиеся, омываемые потоками воды у подножия колонны. Одна и та же идея — но два совершенно различных способа ее отображения, столь же разных, как и те двое, кому эти замыслы принадлежали.

Неужели их война все еще продолжается?

Внезапно доносящиеся снаружи голоса стали отчетливее. Кларисса прислушалась. Похоже, громкий говор и крики раздаются в лечебнице. Что же там могло случиться? Может, кто-нибудь из сестер умирает? В подобных случаях к смертному одру сбегался чуть ли не весь монастырь.

Нагнувшись к окошку, Кларисса глянула через решетку — нет, лечебница давно погружена в сон. Вытащив пробки из ушей, она услышала в коридоре мужские голоса. Один из них показался ей знакомым. Этот человек возмущенно кричал:

— Я запрещаю! Уходите прочь! Покиньте монастырь!

— Не вам здесь раздавать приказы! — гаркнул другой мужской голос. — Кто вы вообще такой?

— Я князь Памфили. Этот монастырь находится под покровительством моей матери — донны Олимпии.

Несколько мужчин отозвались громким хохотом:

— Донны Олимпии, говоришь? Ну-ну!

По спине Клариссы побежали мурашки. Что это должно было означать? Погасив свечу, она бросилась к лежанке, но, не сделав и пары шагов, услышала призыв:

— Именем его святейшества!

Раздался скрежет, и дверь кельи распахнулась. Кларисса окаменела. У дверей в коридоре стоял освещенный факелами Камильо Памфили. На нем была лишь сорочка. Греховодник, застигнутый на месте преступления, рядом с которым застыли два солдата с саблями наголо.

— Да благословит Господь трапезу нашу!

— Аминь!

Наступил вечер, дневные труды завершились. Вирджилио Спада довольным взором обвел сидевших за столом и принялся за суп. За длинным столом сидело два десятка женщин, каждую из которых он знал очень хорошо, как если бы она была членом его собственной семьи: два десятка судеб, повествование о которых способно было растрогать даже человека с каменным сердцем.

«Для женщин — жертв несчастного замужества!» — красовалась надпись снаружи над входом в этот дом. Приют был основан Спадой в общине Марии Магдалины два года назад на собственные средства и с тех пор снискал славу истинно богоугодного заведения. Здесь обретали прибежище те, кто — то ли из-за отсутствия должного контроля со стороны родителей, то ли вследствие собственной недальновидности или же по наивности — сделал неверный выбор, выйдя за мужчин, которые поколачивали их либо и того хуже — толкали на улицу торговать собой за пару медяков, чтобы впоследствии эти же гроши из своих жен и вытрясти.

— Может, еще ложечку съедите, монсеньер? — заботливо осведомилась семнадцатилетняя Габриэла, розовощекая и темноволосая красавица, которая сегодня вечером дежурила на кухне.

— С величайшим удовольствием, — ответил Спада, подавая ей тарелку, хотя уже успел отужинать за папским столом. — Разве устоишь перед таким соблазном? Чем таким ты приправляла суп? Воистину язык проглотить можно!

С гордостью и смущением Габриэла стала перечислять приправы, что очень растрогало Вирджилио Спаду. Какое счастье видеть, как несчастные, живущие здесь, понемногу вновь обретали потерянное в миру достоинство! Разве могут быть сомнения в том, что затеянное им проходило под знаком благословения Божьего? Достаточно вспомнить, кем еще совсем недавно были эти женщины — жалкими и забитыми существами, утратившими всякую надежду на обретение похищенной у них радости, а нередко и вынашивающие страшные планы по своей доброй воле расстаться с дарованной Господом жизнью. А кем они стали здесь? Да, вероятно, не могло быть случайностью и то, что в свое время Спада, тогда еще двенадцатилетний мальчуган, играя с черепахой на площади перед собором Святого Петра, первым заметил подымавшийся в небо столб белого дыма, возвещавший об избрании папы Урбана. Усмехнувшись про себя, он вспомнил, как в тот день удрал из дому, обменял у какого-то уличного озорника свои дорогие платья на его лохмотья и игрушку — черепашку на поводке. Мать чуть не умерла от ужаса, когда он заявился домой вечером в таком виде, а отец велел его домашнему учителю — добрейшей души человеку — выпороть сына. Вирджилио получил семь ударов розгами по мягкому месту. Эта боль навеки запечатлелась в памяти.

Громкий стук вернул монсеньора Спаду к действительности. Женщины невольно повернули головы к двери.

— Ты уж пойди и отопри, Габриэла, — попросил Спада. — Интересно, кого Бог направит нам в этот вечер.

И, зачерпывая последнюю ложку вкуснейшей похлебки, Спада вновь склонился над тарелкой. Габриэла, как было велено, отперла дверь, впустив босоногую монахиню в грязном и мятом-перемятом одеянии ордена. Судя по всему, эта сестра пришла сюда издалека.

— Подойди ближе, дочь моя! — пригласил ее Спада, но, еще не договорив фразы, понял, кто перед ним. — Княгиня! — Ложка упала в суп, а монсеньор вскочил на ноги. — Уж не обманывают ли меня мои натруженные очи? И вправду вы?

— Это были солдаты швейцарской гвардии, — рассказывала Кларисса, — прибывшие по распоряжению папы. Монастырь был распущен, а его аббат изгнан. Если бы не они, то осуществлению плана донны Олимпии уже ничто не смогло бы воспрепятствовать — меня заживо погребли бы в тех стенах. Да простит их Бог — я не в силах.

— Да, эти люди заслуживают самого сурового наказания, — кивнул Спада. — Незаконным образом лишить вас свободы ради спасения собственной шкуры, превратить Божье место в трясину порока!.. Меня ужас охватывает при мысли о том, что вам пришлось вынести! — Взяв княгиню за руку, Спада пожал ее. — Но скажите, как вы все-таки отыскали меня?

— Добравшись до Рима, я первым делом пошла в больницу, основанную англичанами. Доктор Моррис, тамошний лекарь, сообщил мне, что вы организовали приют в Сайта-Магдалене. Он от души расхваливал вас и ваше начинание, считая, что вы наверстываете упущенное небесами на земле.

Монсеньер не сумел удержаться от гордой улыбки.

— Иногда необходимо помочь любимому нами Господу, дабы воля Его свершилась. Как же этим несчастным женщинам, заботу о которых Он мне доверил, иначе обрести достойное место в жизни?

Кларисса благодарно улыбнулась ему в ответ. Она провела ночь в палаццо Спада, проспав десять часов кряду. И теперь, приняв ванну, подкрепившись обильным завтраком, переодевшись в новую, чистую одежду, сидела в любимом месте Спады — небольшом саду в конце залитой утренним солнцем призрачной колоннады. Как прекрасна иногда жизнь! Мягкий, словно шелковистый воздух, ласковые лучи солнца — все такое новенькое, чистое, будто в первый день мироздания.

— Раз уж мы заговорили на эту тему, — продолжал монсеньор, — каковы ваши планы на будущее, княгиня?

— Вероятнее всего, — со вздохом ответила Кларисса, — мне придется возвращаться в Англию.

— И хотя мне очень будет недоставать вас, княгиня, полагаю, это все же лучший для вас выход. Обстановка у вас в стране, если судить по доходящим оттуда сведениям, постепенно улучшилась. Кромвель и его правительство ведут войну с Испанией, на другом конце света; этим господам, слава Богу, есть чем заняться. Если позволите, могу дать вам в дорогу парочку верных и смелых людей. Может, вам удастся сесть на какой-нибудь корабль в порту Марселя? Тогда не придется перебираться через Альпы.

Внезапно заметив, что продолжает держать княгиню за руку, Спада хотел выпустить ее из своей, однако княгиня удержала его.

— Как же вы добры, монсеньор. Только поэтому я могу осмелиться обратиться к вам еще с одной просьбой. — Прежде чем продолжить, Кларисса сделала паузу. — У меня нет денег на путешествие. У меня вообще нет ничего, кроме одежды, да и этим я обязана исключительно вашей доброте. Могу я попросить вас ссудить мне небольшую сумму? Как только я окажусь в Англии, я…