— Что вы делаете? Зачем? Вы что, с ума сошли? — запротестовала донна Олимпия.

Франческо как ни в чем ни бывало продолжал молотить кулаком по стене.

— Вот видите!

Он показал на грязновато-серые полосы плесени, скрываемые штукатуркой.

— Боже всемогущий! — испуганно воскликнула женщина. — И как быть?

— Удалите все деревянные элементы, наполнитель и штукатурку. Иначе грибок расплодится — необходимой для роста водой он запасается сам.

— Это ужасно! — вырвалось у донны Олимпии, однако уже в следующую секунду на лице ее снова была маска патрицианской холодности. — Мне кажется, вы мастер своего дела. Думаю, что смогу поручить вам выполнение работ. Сколько это будет стоить?

— Не беспокойтесь, — спокойно, но твердо произнес Кастелли. — Меня устроит любая сумма, которую вы предложите.

Донна Олимпия на минуту задумалась.

— Знаете… все же мне хочется, чтобы именно вы занялись палаццо. Кроме того, вам предстоит создать проект небольших отдельных покоев. Микеланджело, — добавила она, едва заметно улыбнувшись, — тоже начинал не с купола собора Святого Петра. Может, придет день, когда Памфили сочтут за честь, что они когда-то стали первыми заказчиками синьора Кастелли. Пройдемте со мной, я покажу вам помещения!

Они поднялись на второй этаж, и тут донну Олимпию будто подменили. Княгиня с жаром принялась расспрашивать Франческо о его жизни, учебе, о ходе работ в соборе Святого Петра, пообещав в случае успешного выполнения заказа помочь получить другие, наиболее выгодные, в самых высоких кругах дворянства и церковной знати. Мало того, она взялась представить его членам папского рода Барберини, с которыми донна Олимпия, но ее словам, была знакома довольно близко.

— От души надеюсь, — сказала она, когда они приблизились к дверям в конце коридора, — что этот заказ не покажется вам сущим пустяком.

— Для меня не важно, какое задание, большое или маленькое, лишь бы при работе не стесняли.

— Вот и прекрасно. А сейчас вам предстоит увидеть ту, для кого вы будете строить эти покои. Ее вам нужно благодарить, именно она и порекомендовала мне вас!

Когда донна Олимпия открыла дверь, Франческо не поверил глазам. Перед ним вновь возник белокурый ангел, уже являвшийся ему в соборе Святого Петра.

На улицах Рима царило оживление. Старик Бернини оказался прав: римляне не желали допустить разграбления Пантеона. Храм этот оставался единственным в Риме сооружением времен Цезаря, который пощадили даже варвары во время своих завоевательных походов, но тут явился папа из рода Барберини и додумался вырвать бронзовые стропильные фермы, которые понадобились ему для украшения своего собора! На рабочих, разбиравших бронзовые балки, и на грузчиков, тащивших эти балки на повозках по узким проулкам к только что отстроенной литейной мастерской у Ватиканского холма, обрушился град из конского помета, гнилых помидоров и персиков. Повсюду раздавались полные ярости и возмущения крики: «Чего не сумели варвары, сумеют Барберини![5]»

И хотя Лоренцо Бернини мог передвигаться лишь под охраной солдат папской гвардии, он лично наблюдал за ходом всех работ, начиная от выламывания бронзовых балок и возведения плавильной печи до изготовления форм для алтарных колонн. Бернини работал так, как не работал никогда в жизни. Круглыми сутками под палящим солнцем и в проливной дождь мотался он от одной строительной площадки к другой, пытаясь оказаться сразу везде — у Пантеона, в соборе Святого Петра, в литейной мастерской. Время подстегивало неумолимо: всего лишь год спустя должна быть отлита первая из колонн — событие, которое обещал почтить своим присутствием брат папы и командующий его войском генерал Карло Барберини.

Чаще всего вконец измотанный Лоренцо добирался до постели только за полночь. Как он тосковал по тем беззаботным временам, когда мог сколько угодно упиваться женской красотой! А теперь? Теперь вместо ласковых объятий — железные тиски заключенного с Урбаном договора; вместо нежных лобзаний царственной груди — две с половиной сотни скудо, отсчитываемых в конце каждого месяца; вместо аромата бархатистой кожи — смрад горелого воска отливных форм; вместо того, чтобы покоряться зову плоти, Лоренцо вынужден был сам подчинять и держать в узде целую орду мятежных работяг.

Чем он заслужил все это? «Слава тебе, Господи, что ты ниспослал мне Франческо Кастелли!..» Лоренцо быстро нашел подход к молчаливому, вечно погруженному в себя бывшему помощнику Мадерны. Работать с Кастелли было куда легче и плодотворнее, чем с отцом. Последний отличался способностью отовсюду накликать проблемы, не говоря уже о брате Лоренцо, Луиджи, чья бесталанность могла сравниться лишь с его непомерным честолюбием, — даже по части любовных утех он неизменно старался перещеголять брата.

Франческо оказался воистину даром небес, прирожденным помощником. Он умел чертить, делать все необходимые расчеты — вот только не мог управляться с рабочими. Он был излишне строг, излишне нетерпим и крайне неуступчив. Но то, что Кастелли требовал от других, ничто в сравнении с тем, что он требовал от себя. Его самоотдача граничила с самоотречением, усердие — с самопожертвованием фанатика. Утром, еще засветло, когда Бернини спал, молодой человек уже был на стройке и чаще всего покидал ее последним, глубокой ночью. И хотя Франческо своей дотошностью и педантичностью не раз подвергал суровому испытанию терпение Лоренцо, не удовлетворяясь половинчатым решением, Бернини уже не мог представить, как бы обошелся без него. Они дополняли друг друга, как мозг и руки: он, Лоренцо, был мозгом, создателем идей и замыслов, а Франческо — руками, эти замыслы воплощавшими.

Это проявилось уже у Пантеона. Демонтаж требовал солидных умений и сноровки, аккуратности и точности — качеств, которых у Лоренцо не было, зато они в избытке присутствовали у Франческо. Но куда ценнее были его познания по части литья бронзы. Лоренцо всегда полагался на своего отца, однако для Пьетро задача сия оказалась непосильной. Колонны алтаря должны быть высотой одиннадцать метров — что за безумие!

Именно Франческо предложил отливать многометровые колоссы не целиком, а по частям — поделить каждую колонну на пять элементов: базисный элемент, три стволовых и капитель. Вместе они изготовляли модели, лепили из глины литейный стержень для каждого элемента, покрывали его слоем пчелиного воска точно по толщине стенок будущей бронзовой чушки, следя за равномерностью покрытия: жидкий металл, которому предстояло заполнить занятое воском пространство, на толстых участках застывает медленнее. В завершение снаружи наносилась футеровка из глины, внутренняя поверхность которой миллиметр за миллиметром копировала все запечатленные воском детали.

И все же каждый раз, когда Лоренцо задумывался о первой отливке, его начинал терзать страх. Именно она должна подвергнуть суровой оценке результаты труда последних месяцев — когда по его распоряжению в форму начнут заливать расплавленную бронзу. Тогда и станет ясно, выдержит ли глиняная облицовка и верны ли его расчеты при определении количества бронзы для переплавки. Если форма треснет или же бронзы окажется недостаточно, вся работа пойдет насмарку и все нужно будет начинать сначала.

Незаметно приблизился знаменательный день. Лоренцо был как в горячке, пот градом лился с него, и не от царившей в литейной жары, а от охватившего его странного чувства, складывавшегося из абсолютного самообладания и страсти, схожей с той, которая охватывала Бернини каждый раз, когда ему удавалось покорить очередную красавицу.

— Не могу я здесь больше оставаться.

Слова Франческо прозвучали для Лоренцо как гром среди ясного неба. С раннего утра они раздули высоченную, с дом, печь, в докрасна раскаленном чреве которой, будто куски сыра на августовском солнце, таяли бронзовые балки, и теперь с минуты на минуту ожидалось прибытие генерала Барберини, жаждавшего своими глазами увидеть это диковинное зрелище.