На строительной площадке собора Святого Петра — крупнейшей стройке Рима — работы замерли по случаю обеденной трапезы. Отложившие свой инструмент каменотесы и каменщики, отирая со лба пот, усаживались в боковом приделе громадного собора, чтобы там, в прохладе, закусить чем Бог послал. Среди них был и Франческо Кастелли, молодой каменотес из Ломбардии, в котомке которого вместо вина, хлеба и сыра лежали рисовальная доска и грифель.

— Эй, Микеланджело, что ты там малюешь?

— Нагих ангелов, разумеется, вон, смотрите, как глазеет, чистый святоша!

— Или Еву со змеем в обнимку?

— Нет-нет! Быть того не может — откуда ему знать, каково там, в раю!

Франческо не слышал колких фраз товарищей по работе. Пусть величают кем угодно, если им так уж хочется, пусть даже Микеланджело — он-то знает, что делает. Юноша использовал любую свободную минуту, в том числе и обеденный перерыв, для изучения архитектуры собора Святого Петра. Сосредоточенно и терпеливо выводил он колонны и арочные своды, стремясь проникнуть в тайну замысла создателя этого архитектурного шедевра — Божьего храма, Григорианской капеллы, где как раз находился сейчас Франческо, величественного купола, каменным небесным сводом возвышавшегося над средокрестием.

Франческо не собирался всю жизнь оставаться каменотесом, чтобы однажды кончить свои дни безвестным ремесленником, сраженным силикозом, как его товарищи, день за днем годами скоблившие камень для украшения созданных по чужим замыслам балюстрад. Нет, он, Франческо Кастелли, верил, что когда-нибудь станет зодчим, возводящим храмы и дворцы, и вера его была столь же непоколебима, как и твердая вера в триединого Бога. Поэтому он и расстался с родной Ломбардией; собрав однажды в непроглядную ночь свой нехитрый скарб, не обмолвившись словом с родителями, отправился сначала в Милан, а потом и в Рим постигать тайны архитектурного мастерства.

— Неслыханная наглость! Немедленно покиньте мою стройку!

— Вашу стройку? Это просто смешно! С каких это пор вы стали папой?

Громкая перебранка оторвала Франческо от его занятия. Возмущенные голоса доносились со стороны главного алтаря, с каждой секундой становясь все громче, все агрессивнее. Поспешно собрав принадлежности для рисования, молодой человек выглянул из-за колонны, отделявшей его от среднего нефа собора.

В крытом куполом помещении, святыне храма, у могилы апостола Петра Карло Мадерна, престарелый наставник Франческо, вне себя от гнева, воздел руки к небесам. Поднявшись с носилок, на которых его обычно доставляли к месту строительства, еле держась на ногах, старик нападал на разодетого точно павлин молодого человека, стоявшего, демонстративно скрестив руки на груди, с такой презрительно-высокомерной миной, будто он вот-вот сплюнет на пол.

Франческо знал этого человека, они с ним были почти ровесники; впрочем, его знал почти весь город. Джованни Лоренцо Бернини, молодой, но удачливый ваятель, успевший завоевать известность вышедшими из-под его резца мраморными фигурами. В свое время Мадерна познакомил их, однако Бернини предпочитал не замечать юношу, если им случалось столкнуться на улицах Рима.

— Я — архитектор этого собора, — дрожащим старческим голосом кричал Мадерна, — и не позволю вам здесь ни к одному камню притронуться!

— Не вам позволять или не позволять мне, — бросил в ответ Бернини. — Папа Урбан доверил мне возвести здесь главный алтарь.

Франческо закусил губу. Значит, то, что ему довелось услышать пару дней назад, правда. Ремесленники, проживавшие тут же в лачуге на территории стройки собора, поговаривали, что новый папа собирается поручить внутреннюю отделку собора Святого Петра какому-то молодому скульптору. Какое унижение для прежнего мастера!

— Вам — возводить алтарь? — недоуменно переспросил старик Мадерна. — Как же так? Вы что, вундеркинд? Для этого нужно быть архитектором, инженером! Вы вообще хоть имеете понятие, что есть статика и как пишется это слово?

— Нет, — ухмыльнулся в ответ Бернини, смерив взглядом пожилого мастера. — Зато мне известно, как пишется слово «простофиля», — так вот, оно пишется так: М-а-д-е-р-н-а! — отчеканил он по буквам имя мастера.

Седовласый мастер окаменел, лицо его мгновенно налилось кровью, челюсть отвисла. В какой-то момент Франческо испугался, что старик вот-вот упадет без чувств. Юноша понимал, что удар угодил в самую точку, и понимал почему. Но уже в следующее мгновение Мадерна, резко тряхнув седой гривой волос, повернулся, опустился на носилки и велел двум рабочим унести его прочь. Франческо заметил блеснувшие на глазах пожилого человека слезы.

— Это здание, — дрожащим голосом воскликнул он, — хотя и самый большой в мире храм Божий, но даже он слишком тесен, чтобы вместить этого человека и меня!

Франческо не сразу понял своего учителя. Как могло случиться, что Мадерна, великий мастер Мадерна покидает собственное детище поджав хвост, будто побитый пес? Как зодчий, который возвел неф собора Святого Петра, его фасад и притвор, мог спасовать перед надутым павлином, не выстроившим за свою жизнь даже простой стенки и, наверное, в глаза не видевшим мастерок каменщика?

Оцепенев от возмущения и ярости, Франческо смотрел вслед удалявшимся носилкам, где, понурив голову, сидел его старый учитель, мастер Мадерна, которому он был обязан всем своим умением.

Тут взгляд его упал на разложенный на столе эскиз. И в тот же миг у юноши перехватило дыхание, а бушевавшая в нем ярость куда-то испарилась.

Перед его глазами лежал проект главного алтаря: четыре величественно изогнутые колонны, взметнувшиеся ввысь, увенчанные балдахином с изображением только что восставшего из могилы Христа с хоругвью и крестом. Что это? Наброски гения? Франческо, познакомившийся с замыслом Мадерны еще несколько лет назад, тут же понял, что этот проект разом устранял все проблемы, так докучавшие прежнему зодчему, безрезультатно пытавшемуся разделаться с ними; на этом листе все сложности организации внутреннего пространства и пропорциональности с обманчивой легкостью преображались в истинный шедевр, образец гармонии.

Кому же принадлежит это воистину гениальное решение?

— Надивиться не можешь? — осведомился Бернини, бесцеремонно выхватив эскиз из-под носа Франческо. — Это и есть алтарь, который я возведу здесь. Скажи-ка ты мне вот что, — Бернини пригляделся к юноше, — уж не ты ли ассистент этого старого пердуна? Ты, ты, конечно, я тебя узнал! — Улыбнувшись во весь рот, Бернини положил руку на плечо Франческо. — Славно, ты мне и поможешь. Да, — спохватился он, — а ты вообще настроен мне помогать?

От клокотавшего в нем негодования молодой человек не нашелся что ответить.

— Что… что… да что вы себе вообразили? — выдохнул он, запинаясь.

И тут же, круто повернувшись, чуть ли не бегом бросился вон. Покинув стены собора, Франческо вдруг услышал, как где-то вдали заливисто прокукарекал петух.

Лоренцо взял яблоко — их запас в мастерской не истощался — и с удовольствием вгрызся в него.

— Неаполитанский порок, — произнес он с набитым ртом. — Мне кажется, будь я на месте Адама, я бы тоже не смог воспротивиться искушению.

Перед ним на табурете сидела Констанца Бонарелли, супруга его помощника Маттео, женщина редкой красоты, такой, что, пожалуй, даже сама Ева позеленела бы от зависти. Женщина через плечо взглянула на Лоренцо. На ней не было ничего, кроме просторной сорочки с глубоким вырезом спереди, и Лоренцо стоило невероятных усилий сосредоточиться на своей задаче — увековечить ее красоту в мраморной глыбе, над которой он колдовал сейчас, памятуя о наставлениях своего родителя Пьетро, который и вложил долото в руки сына.

— У меня такое ощущение, — сказала Констанца, — что у тебя сегодня дела не клеятся. Ни одно, ни другое, — добавила она, плутовато улыбнувшись.

— Не вертись! — буркнул он в ответ. — Мне нужен твой профиль.

Бюст был почти готов. С яблоком в руке Лоренцо, отступив на пару шагов, склонил голову набок и, прищурившись, стал сравнивать оригинал со скульптурой. Боже, до чего же она красива! Потаенная и в то же время целомудренная чувственность благоухающим облаком окутывала женщину. Полураскрытые губы, слегка наморщенный лоб — так женщина смотрит на внезапно возникшего из ниоткуда и заставшего ее врасплох мужчину. И сразу же тебя охватывало непреодолимое желание обнять и поцеловать ее. Лоренцо нетерпеливо доел яблоко и снова приставил к камню долото, чтобы запечатлеть это мимолетное выражение ее лица.