— Ну так что, сын мой? — потребовал ответа Иннокентий.

Франческо откашлялся.

Покорнейше прошу вашего прощения, ваше святейшество, но мое участие в конкурсе невозможно. Я больше не выставляю свои проекты на всеобщее обозрение.

— Как изволите вас понимать? — повысила голос донна Олимпия. — В конкурсе примут участие самые видные скульпторы и зодчие нашего города — Райнальди, Пьетро да Кортона, Альгарди. Не уверена, что они в чем-то вам уступят. Скорее напротив.

— Мое решение носит принципиальный характер, — не сдавался Франческо, нисколько не смущенный доводами донны Олимпии. — Я готов создать фонтан лишь в том случае, если заказ на него поступит вне конкурса.

— Опасаетесь, что проиграете? Или же вами руководит гордыня? Если так, то это неслыханная самонадеянность. Не забывайтесь! Насколько мне известно, вы до сих пор выполнили всего-то пару мало-мальски значимых заказов. Вероятно, вы все же понимаете, какая честь для вас быть допущенным к участию в конкурсе, объявленном его святейшеством.

— Ты на самом деле требуешь слишком многого, — счел своим долгом поддержать невестку Иннокентий. — Выходит, мы должны слепо довериться твоим способностям?

— Если я не заслуживаю такого доверия, ваше святейшество, то, поверьте, вполне могу остаться в стороне.

— Вы что же, вознамерились поставить себя выше папы, синьор Борромини? — гневно вопросила донна Олимпия. — Его святейшество уже объявил конкуре. Как он может раздавать заказы вне его рамок? Любой упрекнет его в необъективность!

— Один вопрос, — поднял руку Иннокентий и с посуровевшим лицом повернулся к Франческо. — Предположим, мы в знак признания твоих заслуг в работе над Латераном поручим тебе проект. У тебя уже есть какие-либо идеи, замыслы насчет фонтана? Как он будет выглядеть?

Именно на этот вопрос и рассчитывал Франческо.

— Не соблаговолит ли ваше святейшество лично взглянуть на мой эскиз?

Пока Иннокентий поднимался с трона и в сопровождении Олимпии следовал к столу, Франческо успел развернуть на нем большой лист бумаги: предусмотрительно прихваченный с собой проект фонтана на площади пьяцца Навопа. Еще бы у него не было идей или замыслов! Борромини разволновался так, что голос его дрожал, когда он пояснял план.

— Идея весьма проста, — сказал он, указав пальцем на чертеж. — Обелиск, символ креста, с четырьмя попарно расположенными аллегорическими фигурами, каждая из которых представляет четыре страны света. Таким образом фонтан перед резиденцией папы символизирует господство христианской веры на целой земле.

Франческо умолк в надежде, что остальное доскажет его проект. И если Иннокентий задумчиво почесывал подбородок, бормоча вполголоса «ага» и «ну-ну», его невестка, казалось, ничем не выдавала своего отношения к тому, что было изображено на листе бумаги. Молча склонившись над столом, она некоторое время вертела лист то вправо, то влево, затем, отойдя на пару шагов, присмотрелась к эскизу издали, после чего снова вернулась к столу.

Франческо вглядывался в лицо донны Олимпии, пытаясь разгадать ее намерения. Как она восприняла его проект? Удовлетворял ли он ее запросам? Поразил, удивил ее? Или же, напротив, не произвел ровным счетом никакого впечатления? В конце концов, в Риме уже имелись обелиски, например, на пьяцца Сан-Джованни в Латеране. Разгадала ли она то, что он намеревался сказать этим удвоением? Оба обелиска как бы смотрели друг на друга: епископальный храм папы — на его мирскую резиденцию, и наоборот; этим Франческо пытался подчеркнуть, выделить символическое слияние религиозного и светского могущества понтифика. Борромини понимал: каково бы ни было отношение Иннокентия к его проекту, без согласия донны Олимпии он ни за что не поручит ему выполнение столь дорогостоящего заказа.

— Это нечто совсем иное и, надо сказать, неожиданное для нас, синьор Борромини, — наконец раздельно произнесла она. — Мы и сами задумывались над тем, чтобы ансамбль фонтана включал и обелиск, рассматривали идею и о четырех странах света, но уж никак не о том, как объединить то и другое. — После многозначительной паузы она продолжила: — Действительно блестящая, просто фантастическая идея! Подобный замысел сделал бы честь самому кавальере Бернини. Поздравляю вас!

— И в самом деле, — пробормотал Иннокентий, — нам также сей проект представляется вполне удачным. Нет, вполне, вполне…

У Франческо было ощущение, будто огромный кулачище, сжимавший его сердце, ослабил свою железную хватку.

— Замысел вам понравился? Вы принимаете мою идею? — слегка растерявшись, осведомился он, будто желая еще раз убедиться в том, что оба на самом деле удовлетворены. — Если здесь и могут присутствовать недоработки, прошу учесть, это всего лишь набросок. Что же касается расходов, — поспешно добавил Франческо, хотя о них никто не заикался, — то позвольте осведомить вас, что на Виа Аппиа в цирке Максенция лежит прекрасно сохранившийся обелиск. И хотя он разбит на четыре куска…

— Чем больше мы над этим раздумываем, — продолжал Иннокентий, словно не слыша Борромини, — тем более нравятся нам твои взгляды. Нет-нет, ты на самом деле не разочаровал нас.

— …однако не составит труда так скомбинировать отдельные элементы, что их вновь можно будет соединить, — пытался договорить Франческо.

— Куда важнее другой вопрос, — вмешалась донна Олимпия, все еще изучая эскиз. — Чем вы намерены увенчать обелиски?

— Подошел бы крест, — ответил Франческо, — но я думал и о земном шаре.

— Нет, — покачала головой донна Олимпия. — Пусть будет голубь, голубь с оливковой ветвью в клюве, символ фамильного герба Памфили и одновременно символ мира. Чтобы и Рим, и весь мир не забывали, кто из пап покончил с войной, три десятилетия бушевавшей на земле Германии, как и с войной у себя в доме, никчемной войной, которую вел Урбан с Кастро.

— Аминь! — ворчливо провозгласил Иннокентий и протянул Франческо руку для прощального поцелуя. — Да будет так! Да, сын мой, фонтан сей должен возвести ты!

— Ваше святейшество, — прошептал преисполненный чувства благодарности и гордости Франческо, упав на колени перед понтификом.

Все-таки он добился своего! Иннокентий поручил ему строительство фонтана, причем без участия в конкурсе. Но что особенно радовало Борромини — главным в его проекте было на сей раз не блестящее техническое решение, а его творческое содержание, оригинальный замысел. Всё, теперь времена, когда его презрительно величали каменотесом, навеки позади. Оказывается, есть на свете радость, чистая и незамутненная!

— Вы помните нашу первую встречу с вами? — поинтересовалась у Франческо донна Олимпия, провожая его до дверей.

Хотя эту встречу отделяли десятилетия, Франческо помнил каждую прозвучавшую тогда фразу.

— Вы, донна Олимпия, поручили мне избавить стены палаццо Памфили от домового грибка.

— В самом деле, — кивнула Олимпия. — Подобно тому, как мы в свое время избавили государство от губительных наростов Барберини. Но я сказала вам одну вещь, которую вы, я уверена, и сейчас помните.

Едва заметно улыбнувшись, она посмотрела ему в лицо.

— Я тогда сказала: «Микеланджело тоже начинал не с купола собора Святого Петра. Кто знает, может, придет день, когда Памфили сочтут за честь, что когда-то они стали вашими первыми заказчиками». И, как видите, я не ошиблась.

— Мы с вами еще обсуждали покои леди Уитенхэм, вашей кузины из Англии, — добавил Франческо, когда донна Олимпия протянула ему руку для прощания.

Откашливаясь, он раздумывал, спросить ли то, о чем хотел, еще только придя сюда.

Донна Олимпия, улыбаясь, смотрела на него, и Франческо решился:

— Могу я полюбопытствовать, донна Олимпия, где в настоящий момент пребывает княгиня? До сих пор в Риме или же снова вернулась на родину?