Спада ускорил шаг. Хвала Богу, слава не ударила в голову мастеру, ничуть не убавив его усердия! Так как капелла и монастырская трапезная Саи-Филипгго вскоре были завершены, сейчас самое время приступать к строительству библиотеки. И как раз сегодня Борромини обещал ему показать готовые планы. Монсеньор Спада, пересекая площадь Монте-Джордано и глядя на покрытое строительными лесами здание капеллы, уже предвкушал радость дня, когда оно будет завершено и освящено. И если святой Филипп, взирая с небес на монастырь, испытывал хотя бы половину удовлетворения, переполнявшего его покорного слугу, можно было считать, что работа сделана не зря.

Но что это? Откуда эти вопли? Неужели из церкви?

Спада, подобрав полы сутаны, поспешил вверх по ступенькам к церкви. И от того, что там увидел, даже запамятовал опустить руку в купель со святой водой.

— Что здесь происходит? — выкрикнул он, бросаясь к алтарю.

В двух шагах от амвона двое мужчин удерживали за руки третьего — полураздетого рабочего, который, ревя от боли, точно зверь-подранок, и извиваясь, пытался вырваться, а главный архитектор церкви Борромини тем временем остервенело хлестал его плетью.

— Да вы в своем уме, синьор? Вы же забьете этого несчастного до смерти!

Несмотря на то что Спада рыкнул не хуже льва, Борромини, казалось, не слышал его — плеть продолжала неумолимо опускаться на исполосованную спину бедняги. Франческо Борромини уже занес руку для нового удара, но подскочивший к нему Спада с такой силой ухватил его за кисть, что рука Борромини невольно замерла на полпути.

— За что вы его так избиваете? В чем он перед вами провинился?

Борромини, словно очнувшись от сна, сверкнул на Спада темными глазами. Рабочий без сознания рухнул на землю.

— Этот человек отказался выполнить мои распоряжения.

— Это не дает вам права забить его до смерти, к тому же в храме Божьем!

— Да хоть в самом соборе Святого Петра! Здесь моя строительная площадка! И я не потерплю, чтобы кто-то шантажировал меня отказом работать.

— Отказом работать? — испуганно переспросил Спада. — Силы небесные, но почему?!

— Каменщики утверждают, что мой проект кардинальской ложи заведомо невыполним. Нерадивцы! У них ни на йоту изобретательности, они думают, что я к ним придираюсь. Но верхние балясины должны быть толще нижних, они должны обеспечивать кардиналам видимость. А они вместо этого надумали просто-напросто протянуть до самого верха обычную кладку! Стенку наподобие тюремной! А заводила у них — он, — тут Борромини презрительно кивнул на лежавшего у его ног человека, — этот подстрекатель, лентяй и бездарность, он уже не одну неделю каменщиков на меня натравливает, изо всех сил стараясь подорвать мой авторитет…

И тут же от волнения закашлялся так, что уже не смог договорить.

— Унесите отсюда несчастного и позаботьтесь о его ранах! — велел Спада двум рабочим, удерживавшим так и не пришедшего в сознание их собрата. — А мы, — обратился он к Борромини, — мы наконец займемся делом. Вы принесли проект библиотеки?

Спада, недовольно сморщившись, смотрел вслед архитектору, когда тот отправился за чертежами и эскизами. Может, те, кто предостерегал его от этого человека, правы?

Но, едва развернув планы на столе, Борромини преобразился. Неужели всего пять минут назад мастер мог уподобиться безумцу? Теперь Спада видел перед собой знатока своего дела, спокойно и сосредоточенно пояснявшего свой замысел, с сияющими, как у влюбленного отрока, глазами. Да, ничего не скажешь, Франческо Борромини — человек весьма своеобразный! Может, такое усердие — всего-навсего определенная ему Богом форма одержимости, а сияющие глаза — отблеск той самой вечной, божественной искры, внесенной Святым Духом? Как изумляли его замыслы! Как потрясали! В оконные ниши на галерее мастер поместил столы и скамейки, чтобы ученики, пребывая ближе к Богу и подальше от мирской суеты, имели возможность и углубиться в науки, и вместе с тем насладиться великолепием вида на холм Джаниколо. Насколько это практично и в то же время какой великой значимости преисполнено!

Спада удовлетворенно закивал головой. Да, если уж кому из архитекторов и отыскать меткое и самобытное решение для воплощения воистину уникального замысла, то только Франческо Борромини!

— Вы знаете, как высоко ценю я вас, — признался Спада, — и не только как заказчик, но и как ваш друг. Однако, — серьезным тоном добавил монсеньор, — разве можно так легко терять контроль над собой? Не забывайте, гнев — смертный грех, караемый вечным проклятием Господа!

Борромини исподлобья взглянул на него.

— Вы одобряете мой проект? — угрюмо осведомился он, не удосужившись ответить Спаде.

— Одобряю ли? Да я от него в восторге! И все же я вам вот что хочу сказать, — продолжал монсеньор. — Если уж вам безразлична ваша душа, то хотя бы задумайтесь над мирской справедливостью! Поверьте, если вас когда-нибудь засадят в тюрьму, мне этого не пережить.

— Могу я забрать чертежи? — спросил Борромини и принялся сворачивать бумаги.

Спада положил руку ему на плечо:

— Что с вами, синьор? Вас что-то лишило покоя? Устрашенный устрашает других.

Лицо Борромини еще сильнее помрачнело, на лбу прочертилась глубокая складка. И сейчас он показался монсеньору Спаде принявшим муки херувимом, одним из творений самого архитектора.

— Прошу прощения, благочестивый отец, — едва слышно произнес он, — я вот уже несколько ночей не смыкал глаз.

— Из-за работы? — спросил Спада. — Или из-за чего-нибудь еще?

Вглядываясь в лицо Борромини, священник попытался понять, что его мучает. Борромини продолжал молча сворачивать чертежи.

— Если позволите, монсеньор, — произнес он после паузы, — я все же прослежу, чтобы балясины были изготовлены в соответствии с нашими целями.

И, не дожидаясь ответа, повернулся и стал подниматься в кардинальскую ложу.

По пути домой Вирджилио Спаду одолевали вопросы. Хотя он понимал, как неуступчив был зодчий, если речь шла о работе, как вспыльчив, если дело касалось чьей-то неисполнительности, тем не менее он чувствовал, что история с балясинами — всего лишь внешний предлог. За вспышкой ярости, едва не стоившей жизни рабочему, скрывалось нечто иное. Искушенный отец-исповедник, от имени Господа выслушавший на своем веку о сотнях прегрешений, Вирджилио Спада слишком хорошо понимал человеческую натуру, чтобы убедиться в правоте своих догадок в отношении Борромини.

Nulla fere causa est, in qua non femina litem moverit, пришло на память изречение из «Сатир» Ювенала, ценимых им ничуть не менее трудов теологов. «Нет в мире распри, к которой не была бы причастна женщина».

Как верно утверждение Фомы Аквинского и многих других о том, что зов плоти есть величайший вред душе и самый непростительный из смертных грехов; он куда опаснее зависти, корыстолюбия и неумеренности, гнева и душевной лености. Ведь именно от него, подобно тому как головная боль от неумеренных возлияний, и происходят иные наши тяжкие грехи, так досаждающие человеку в этом бренном мире и лишающие его права попасть в царствие небесное.