Со стороны монастыря послышались неистовые детские крики. Сидзукэ проснулась.

Хиронобу взобрался на каменный выступ и спросил:

Го, если бы тебе потребовалось оборонять этот монастырь, что бы ты стал делать?

Во-первых, я перестал бы изображать из себя такую легкую мишень для вражеских лучников, — заметил Го.

Но сейчас вокруг нету никаких вражеских лучников, — возразил Хиронобу. — Я имел в виду — «если».

Вы — князь, — сказал Го. — Если вы желаете строить предположения, исходя из существующих условий, с вашей стороны разумнее будет всегда предполагать, что опасность наличествует всегда.

Удрученный Хиронобу сошел с камней на мягкую лесную подстилку.

Так что, мне следует постоянно беспокоиться о том, не убъют ли меня?

Вам никогда не следует беспокоиться об этом, — отозвался Го, — но вам всегда следует осознавать такую возможность. Вы захватили пятнадцать владений силой своего оружия, и тем самым приобрели кровных врагов в лице вассалов и родичей тех правителей, которым вы помогли отправиться в Чистую Землю.

Они дали клятву повиноваться мне, взамен за сохранение жизни.

Неужели вы и вправду настолько молоды, мой господин?

Мне семь лет, — возразил Хиронобу. — Это не так уж мало.

Внезапно из-за стен монастыря донесся пронзительный вопль.

Хиронобу придвинулся поближе к Го.

Кого-то мучают. Но ведь нехорошо кого-то мучать в святом месте, разве не так?

Никого там не мучают. Это кричит младенец.

Младенец? — Хиронобу снова прислушался. На лице его отразилось явственное сомнение. — Я слыхал, как кричат младенцы. Это звучит совсем иначе.

Это младенец, — повторил Го. В груди у него было холодно и пусто, и он почти слышал, как его слова отдаются в этой пустоте. «Это младенец», — сказал он, но подразумевал: «Это ведьма».

Как это случилось? Го сам толком не понимал. Он раз за разом прокручивал ту ночь в своей памяти, и все равно не понимал.

Вот только что он помогал дочери господина Бандана добраться до его покоев. А в следующее мгновение он уже лежал с ней в развалинах старых укреплений, оставшихся от варваров-эмиси — а развалины эти находились в часе езды от замка. Он воспользовался ее юностью и неопытностью — это Го понимал. Но он не хотел этого, совершенно не хотел. Сперва они просто пошли пройтись, потом решили прокатиться на его жеребце, а потом спрятались в этих развалинах, спасаясь от налетевшего шквала. А потом… Слишком поздно думать. Сделанного не воротишь.

Го не боялся смерти. Он думал, что умрет на берегу залива Хаката, когда высадился там вместе с монголами десять лет назад — и, возможно, лучше бы ему и вправду было умереть там. С тех пор каждое мгновение его жизни было даром богов. Теперь же приход смерти превратился лишь в вопрос времени. Девушка обещала никому ничего не говорить, но, в конце-то концов, она всего лишь девушка. Рано или поздно она кому-то проболтается, а тогда это обязательно дойдет до ее отца. И голову Го выставят на пике перед воротами этого замка. Возникшая в его сознании картина вызвала у Го горькую улыбку. По крайней мере, он обретет утешение в уверенности: род его матери на нем пресечется. Ведьмовской дар передается только из поколения в поколение, и никак иначе. Если от Го не родится ведьма, то потом уже не будет иметь значения, сколько дочерей будет у Чиаки и его потомков. Колдовство будет разрушено.

Но неделя проходила за неделей, а господин Бандан так и не слал к господину Хиронобу гонца, требуя отдать ему голову Го. Быть может, Новаки оказалась куда более тверда, чем ему верилось. Хоть это и казалось невероятным, она хранила тайну. Когда вести все же пришли, они дошли не с официальным гонцом, а со слухами, и слухи эти были для Го хуже смертного приговора. Госпожа Новаки была беременна. Теперь Го точно знал, что произошло. Его мать все-таки одержала победу. Она в последний раз, уже из могилы воспользовалась им, чтобы открыть путь для очередной себе подобной.

Он должен был убить ведьму. Надежнее всего было бы убить Новаки — тогда ведьма умрет прямо во чреве. Стоит ведьме появиться на свет, и ее уже очень трудно убить, даже во младенчестве. Люди вокруг нее, побуждаемые неведомыми силами, исполняют ее желания и безмолвные приказы. Его дед и его отец — оба они были могучими воинами! — превратились в сухую мякину, тень себя прежних, и все из-за требований женщины, приходившейся одному из них дочерью, а другому — женой. Всю свою жизнь — детство, юность, зрелые годы — Го страдал от ядовитых насмешек соплеменников. Ведьмин сын. Бабский пес. Евнухово отродье. Но стоило появиться его матери, и насмешники тут же съеживались и делались почтительны и покорны. Они ненавидели ее и презирали ее родню. Но когда она говорила о будущем, они внимали ей и несли подношения. Когда она творила заклинания, больные выздоравливали, здоровые умирали, к глухим возвращался слух, а ее враги слепли. Или так случалось довольно часто. Достаточно часто, как напоминала ему мать, чтобы в их очаге никогда не гасло пламя, их лошади всегда были накормлены и напоены, а их животы — набиты едой.

Но как убить Новаки? Это было нелегким делом. Она — дочь правителя, а значит, ее держат во внутренних покоях незнакомого ему замка. Лучше всего было бы пробраться туда тайком. Но, к несчастью, Го не обладал таким умением. Его искусство — это искусство кавалериста. Для него лучшая тактика — конная атака, на всем скаку, с неожиданной стороны. Неподходящая тактика для штурма женских покоев в замке. Го ждал возможности, хоть какой-нибудь возможности, но так и не дождался. Ребенок появился на свет, за два месяца до положенного срока.

И, как ждал и как боялся Го, это оказалась девочка.

Это младенец, — сказал Го.

Ты уверен? — переспросил Хиронобу. На лице его по-прежнему читалось сомнение.

Да.

Ты ее видел?

Нет.

И я нет, — сказал Хиронобу. — И даже моя мать. Никто не видел. Тебе это не кажется странным?

Го покачал головой.

С этим ребенком что-то неладно, и потому родственники не слишком-то рвутся показывать его кому-то. Это вполне естественно.

Его замечание возбудило интерес у Хиронобу.

Ты думаешь, она урод? Но не может же это быть настолько ужасно?

Она не урод.

Младенец был безумен, и это внушало Го надежду. Конечно, все ведьму по сути своей безумны, но те, что проявляют свое безумие настолько явственно, имеют меньше возможностей обманывать людей и сбивать их с толку. Ведьма вполне может позволить себе быть уродливой. От них этого даже ждут. Впрочем, его мать уродливой не была. Даже напротив. И это помогало ей еще больше морочить людей.

Вам лучше было бы повидаться с матерью, господин. Я думаю, она вскоре встретится с госпожей Новаки.

А зачем это мне? — Хиронобу нахмурился. — Младенцы меня не интересуют, даже уроды — хотя если бы она была уродом, возможно, мне бы было немного любопытно. И я не хочу слушать женские разговоры. Мама с госпожой Новаки только и говорят, что про младенцев.

Господин Бандан — ваш самый сильный вассал, — сказал Го. — Вы оказываете ему честь, навещая его сраженного болезнью потомка и выказывая сочувствие его семейству. Тем самым его обязательства перед вами становятся еще больше, а его связь с вами — еще крепче. Это — вопрос мудрого правления, а не разговоров о младенцах.

Легко тебе говорить! Тебе-то не приходится с ними сидеть. — Но все же Хиронобу сделал, как ему было сказано, и отправился к двум дамам. У ворот монастыря он обернулся и окликнул Го: — А ты почему не идешь?

Мне нельзя. Госпожа Новаки удалилась от мира.

Тогда почему мне можно? Потому, что я еще маленький?

Вам можно потому, что вы — здешний князь.

Видно было, что этот неожиданный для него ответ доставил мальчику большое удовольствие. Заулыбавшись, Хиронобу вошел в ворота.

А вот и он, — сказала госпожа Киёми.

Хиронобу увидел свою мать и госпожу Новаки; женщины сидели в открытой комнате, выходящий во внутренний садик. Госпожа Новаки была той самой Но-тян, которая прежде часто запускала вместе с ним воздушных змеев, играла в прятки и рассказывала истории про призраков, когда им обоим уже полагалось спать. Это было до того, как он стал князем. И до того, как она так внезапно выросла. Сейчас она почти не походила на ту девочку, которую он помнил. И дело было не в ее одежде, хотя тусклое монашеское одеяние очень сильно отличалось от ярких кимоно, которые любила носить Но-тян. Ее лицо, обрамленное покрывалом, было лицом прекрасной женщины.