Ты можешь уйти, — величественно изрек Киёри. — А я дал слово, и потому должен остаться здесь.

Он взялся за дверь и толкнул ее. Киёри надеялся, что дверь заперта, и это помешает ему войти. Но та легко скользнула в сторону. Репутация этой комнаты охраняла ее надежнее любых замков. Священники и монахини каждый день убирали в этой части замка, и потому здесь не было ни паутины, ни пыли, ни затхлого запаха.

Садако испуганно ахнула и попятилась от открытого дверного проема.

Киёри заглянул внутрь. Он ничего не увидел. Но из-за теней в комнате было еще темнее, чем в коридоре, где они стояли.

Что ты видишь? — спросил он.

Темноту, — ответила Садако. — Неестественную темноту. Пожалуйста, господин мой, прошу вас, давайте уйдем.

Садако никогда не называла его «мой господин», разве что в самой официальной обстановке, когда это было совершенно необходимо. Ей действительно было очень страшно. И осознание этого заставило Киёри выказывать храбрость, которой он на самом деле не ощущал. Он вошел в комнату и начал закрывать за собой дверь. Как он и надеялся, Садако шагнула через порог быстрее, чем он успел затворить дверь. Она вцепилась ему в руку и в плечо, и Киёри почувствовал, когда она прижалась к нему, что Садако дрожит всем телом.

Успокойся, Садако, — сказал Киёри, проходя дальше. — Наши глаза скоро привыкнут к темноте. И луна уже встает. Скоро здесь станет светлее.

Светлее станет гораздо раньше, если вы откроете дверь, — сказала Садако, — или хотя бы если мы останемся рядом с ней.

Если я открою дверь, можно будет подумать, будто я боюсь. Если мы останемся рядом с дверью, это, опять же, будет выглядеть как проявление страха. Вот. Мы сядем здесь, у ниши.

А разве не здесь, если верить рассказам, стояло ее ложе?

Садако внезапно остановилась. Поскольку она крепко держалась за Киёри, ему тоже пришлось остановиться.

Да, так говорят. Но люди много что говорят. Лучше всего полагаться на собственное суждение и не прислушиваться к болтовне тех, кто ничего не знает, но зато много говорит. Давай же наконец присядем.

Кажется, стало немного светлее, — сказала Садако и села. — Но я до сих пор мало что вижу.

Мы забыли прихватить постельные принадлежности, — с деланной небрежностью сказал Киёри. — Придется нам спать прямо на циновках.

Садако доверяла ему, и это доверие придавало Киёри уверенности. Он откинулся назад и собрался было растянуться на полу.

И тут же погрузился в невозможное. Его одновременно охватили леденящий холод и жгучее пламя; земная тяжесть сплющила его в бесконечно малую точку, а легкость небес разнесла его во все стороны космоса; немыслимая боль растерзала его тело, а беспредельный экстаз принес ему освобождение.

Киёри! — Садако в испуге уставилась на него. В свете восходящей луны виден был написанный на ее лице страх. — Что случилось?

Киёри не мог ей ответить. Даже если бы он был в состоянии говорить, он не знал бы, что сказать. Он видел настоящее, сосуществующее с бесчисленными мирами и бессчетными эпохами, и бесконечным множеством существ, которые были и в то же время не были им самим. Он видел прошлое и будущее, протянувшееся на беспредельное расстояние от безначального начала до бесконечного конца, которые он никогда не смог бы осознать, сохранив целостность рассудка.

Призрачная женская фигура поднялась из него, словно дух, покидающий тело. В этот миг Киёри понял, что произошло. Она пришла к нему, как он пришел к ней. Ее длинные волосы рассыпались по плечам и упали на него.

Нет, не на него.

В него.

Она парила на расстоянии ладони над циновкой, в обычной манере бесплотных упырей, и, подобно упырю, находилась отчасти внутри него, а отчасти снаружи. Все ужасные слухи о том, что в этом крыле появляется призрак, оказались правдой, но все было совсем не так, как представлял себе Киёри.

Киёри! — позвала Садако. Она протянула руку, но прежде, чем она успела прикоснуться к Киёри, он заговорил, но не с нею.

Госпожа Сидзукэ, — сказал он.

Господин Киёри, — отозвалась Сидзукэ и, отодвинувшись, вышла из него.

И тут Киёри потерял сознание.

Киёри!

Садако слишком перепугалась, чтобы прикасаться к нему. Но что-то нужно было делать. Она вскочила и кинулась прочь из комнаты, за помощью. Но, не пройдя и пяти шагов, остановилась. Если кто-нибудь увидит Киёри в момент такой слабости, возможно, в момент приступа безумия — поскольку он обратился к чародейке древних времен, словно видел ее перед собою, — его и без того пока непрочная власть может окончательно пошатнуться. Киёри всего пятнадцать лет, и у него много врагов и мало друзей.

Садако оглянулась на темный коридор, ведущий к запретному крылу. Дрожа от страха, она направилась обратно, туда, где лежал Киёри. Садако была единственным человеком, на которого она могла положиться в вопросе сохранения тайны. Если Киёри не доверяет ей, он может казнить ее, и тогда о его тайне никто не узнает. Садако не хотелось умирать. Но она знала, в чем заключается ее долг. Ее отец не занимал видного положения, но все же он — самурай, а она — дочь самурая.

Садако держала Киёри на руках до самого рассвета, пока он не очнулся.

Главная башня, — сказал он. — Седьмой этаж.

Но там нет седьмого этажа, господин Киёри, — сказала Садако. Она намеренно назвала его по имени, на тот случай, если он вдруг позабыл, кто он такой.

Я должен буду построить его. Там мы будем…

Он умолк и взглянул на Садако. Она видела его в момент его величайшей слабости. Она слышала, как он разговаривал с призраком. Может ли он положиться на нее, понадеяться, что она будет хранить молчание? Существовал лишь один способ обезопасить себя в этом отношении. Казнить ее.

Или…

Нет, был и другой выход.

Жениться на ней.

И что из этого хуже? — невольно подумал Киёри. Все его тело, с головы до ног, болело. У него даже не было сил подняться с колен Садако.

Над чем вы смеетесь, мой господин?

Над тем, что наше небольшое приключение привело к куда худшим и куда лучшим результатам, чем любой из нас мог ожидать.

Сидзукэ улыбнулась. Лицо Киёри было спокойным, хотя он и умер от яда. Он не страдал об боли. Сидзукэ была рада этому.

Шестьдесят четыре года из своих семидесяти девяти лет князь Киёри боялся ее. Он боялся ее потому, что она знала будущее. Он боялся ее потому, что она была призраком либо воплощением его собственного безумия. Он боялся потому, что она появлялась и исчезала без предупреждения. Но больше всего он боялся ее потому, что она была вечно юной.

Он никогда не задумывался над тем, насколько пугающим был он для нее. Та первая ночь в башне была лишь предвестием. За следующие три года князь Киёри с чудовищной скоростью прошел путь от юности до старости, как будто некие могущественные и безжалостные боги наложили на него проклятие. Возможно, это было правдой. Проклятие — объяснение ничем не хуже прочих.

Сидзукэ сидела над призрачным трупом князя Киёри, пока расплывчатая фигура не растаяла в последниё раз.

Теперь в главной башне остался всего один призрак.

А прежде, чем солнце взойдет снова, не останется ни одного.