«Мне удалось остановить кровотечение, — сказал врач, — но лишь потому, что у нее почти не осталось крови. Но оно начнется снова. Мне очень жаль, мистер Старк».

Он очень похож на князя Гэндзи, ведь правда? — спросила Хэйко.

Он прекрасен, как его мать, — сказал Старк.

Хэйко улыбнулась. Несмотря на всю ее слабость и бледность, ее улыбка была сияющей, словно заря.

Льстец, — сказала она. Затем она обеспокоенно нахмурилась и отодвинула пеленку от лица Макото. — Это неправда, верно? Он ведь не очень похож на меня?

Почему ты хмуришься? — спросил Старк. — Ему повезло, если он будет похож на тебя. Он будет красивее всех этих героев театра Кабуки, которых так любят женщины.

Он — не персонаж из пьесы Кабуки, — возразила Хэйко. — Он — следующий князь Акаоки. И для него куда лучше было бы, если бы он был похож на своего отца. Тогда его официальной матери легче будет полюбить его.

Мать — это мать, — сказал Старк. — Что значит — «официальная мать»?

Я не из знатного рода, — пояснила Хэйко. Она погладила сына по пухлой щечке. Он блаженно посапывал. — Князь Гэндзи должен жениться на знатной даме. Она и будет матерью Макото. — Она заметила, как изменилось лицо Старка, и сказала: — Не печалься. Я буду часто видеться с ним. Князь Гэндзи построит для меня отдельный дом. Возможно, он даже возвысит меня до статуса наложницы. А если и нет, это особого значения не имеет. Все равно мой сын — его наследник.

Час спустя кровотечение возобновилось.

Я умираю, — сказала Хэйко.

Нет! — не выдержал Старк. — Нет!

Принеси Макото.

Сатико принесла спящего младенца и протянула его Хэйко. Но та покачала головой.

Держи его ты, Сатико. Пусть он не почувствует тень смерти. Держи его и заботься о нем, пока князь Гэндзи не велит вернуть его домой.

Сатико попыталась что-то сказать в ответ, но не смогла. Прижав ребенка к груди, она упала на колени и разрыдалась, не в силах сдержаться.

Хэйко обратилась к Старку.

Мы не боимся смерти. Мы с тобой слишком часто были ее посланцами, чтобы бояться ее.

Да, — сказал Старк.

Хэйко протянула ему руку.

Помоги мне, — сказала она. — Я хочу видеть Японию.

Хэйко сидела в экипаже, привалившись к Старку. Они остановились на гребне холма, высящегося над заливом и глядящего на запад, на Тихий океан.

Утро было ясным, но Хэйко сказала:

Туман. Я всегда любила туман. Когда я смотрю на него, то почти верю, что самые невероятные мечты сбудутся.

Хэйко! — позвал Старк.

Но она уже ушла.

Когда Старк вернулся домой, ему казалось, что он и сам умер.

Но потом он прошел в комнату Хэйко и увидел там Сатико. Она по-прежнему сидела на полу, всхлипывая, и прижимала к себе ребенка.

Старк обнял их обоих.

Младенец проснулся, и вскоре они плакали уже втроем.

Откровения Гэндзи настолько потрясли Макото, что он едва заметил, когда Гэндзи — то есть, его отец — извинился и вышел из комнаты. Мало того, что человек, о котором он с раннего детства думал как об отце, оказался не отцом ему — выяснилось, что и его мать ему на самом деле не мать. Макото начал вновь воспринимать окружающую действительность лишь после того, как обнаружил, что сжимает в руке ладошку своей маленькой единокровной сестры. Они поднимались по узкой лестнице.

Куда мы идем?

Навестить госпожу Сидзукэ, — отозвалась девочка.

Я думал, ты и есть госпожа Сидзукэ.

Я имею в виду первую госпожу Сидзукэ, мою тезку. Меня назвали в честь нее. Похоже, ты ничего не знаешь ни о себе, ни о своей семье. А это означает, что тебе нужно начать с самого начала.

А начало есть? — спросил Макото. — Если да, я буду очень рад.

Спираль лжи уходила вдаль и казалась Макото бесконечной.

Начало есть всегда, — сказала его сестра. — Не будь начала, откуда брался бы конец? Конечно же, и то, и другое — явления временные.

Временные? Как может что-то, уже случившееся в прошлом, быть временным? Оно же уже произошло и завершилось.

Из того, что начало и конец существуют, еще не следует, что все на самом деле прошло и завершилось, — сказала Сидзукэ. — Они что, там, в Америке ничему тебя не учили?

С тех пор, как госпожа Новаки прибыла в монастырь и привезла с собой свое ущербное дитя, прошло шестнадцать лет. За прошедшие годы преподобная настоятельница Суку часто размышляла о событиях, послуживших причиной изгнания. Ее подталкивали к этим размышлениям крики и стоны, несшиеся из кельи Сидзукэ в любое время дня и ночи. Хотя высокое положение избавляло ее от грязной работы по хозяйству, настоятельница по своей воле часто мыла и кормила безумную девочку. Прочие обитательницы монастыря восхищались тем, что настоятельница способна без колебаний прикасаться к грязному телу и бестрепетно переносить самые отвратительные картины и запахи. Все они соглашались с тем, что настоятельница являет собою безупречный образец человека, идущего по пути сострадания, предписанному Буддой.

Поведение Сидзукэ оставалось неизменным на протяжении шестнадцати лет, и все эти шестнадцать лет настоятельница продолжала обращаться с нею со все той же неизменной добротой. Хотя непостоянство и непредсказуемость были универсальными законами, настоятельница привыкла считать, что три вещи навеки останутся неизменными: безумие Сидзукэ, невнятные ночные кошмары, терзающие саму настоятельницу со времен рождения Сидзукэ, и ее молитвы.

А затем однажды утром настоятельница проснулась необычайно бодрой и отдохнувшей, и поняла, что за прошедшую ночь ее не посетил ни один кошмар. Она все еще размышляла над этим благим чудом, когда к ней примчались две запыхавшиеся монахини.

Преподобная настоятельница!

Да?

Преподобная настоятельница, Сидзукэ очнулась!

Настоятельница мгновенно поняла, что имеют в виду монахини. Над монастырем не висело больше эхо безумных воплей. Сидзукэ молчала лишь когда спала, да и то не всегда. И никогда не молчала во время бодрствования.

Настоятельница закрыла глаза и молча принялась молиться, вознося благодарность за то, что у Сидзукэ, быть может, появилась возможность избавиться от безумия. Она уже собралась было встать, как вдруг ее поразила мысль о совпадении. Сидзукэ умолкла в тот самый день, когда она сама освободилась от ночных кошмаров. Связаны ли между собою эти два явления, и если да, то не носит ли эта связь зловещий характер? Она снова закрыла глаза и помолилась еще, прося божеств-хранителей защитить ее, если безумие, сделавшись тише, сделается еще и более вредоносным. Затем она вместе с монахинями отправилась в келью к Сидзукэ.

Девушка сидела на полу и молча глядела на них. Никогда прежде настоятельница не видела, чтобы взгляд Сидзукэ был настолько сосредоточенным, и вообще чтобы ее поведение настолько походило на поведение нормального человека.

Доброе утро, Сидзукэ, — поздоровалась настоятельница.

Сидзукэ не ответила, но продолжала смотреть на настоятельницу со спокойным интересом. Настоятельница за руку отвела девушку в купальню, вымыла ее и одела в чистую одежду. Исцеление продлилось лишь до окончания месячных, а затем Сидзукэ вновь овладел хаос.

На следующий месяц, когда у нее во второй раз пошла кровь, Сидзукэ удалось добиться передышки на более долгий срок. На третий месяц она еще крепче ухватилась за реальность. Поначалу ее все еще нужно было переодевать и купать по нескольку раз на дню, поскольку Сидзукэ не сразу уразумела необходимость наведываться в отхожее место. Но не прошло и недели, как она этому научилась. К осени посторонний человек мог бы подумать, что Сидзукэ просто еще одна из здешних монахинь: вся разница сводилась к тому, что она была моложе всех прочих, постоянно помалкивала и вместо обычных дневных хлопот сидела и созерцала происходящее. Она перешла от буйного безумия к постоянно затуманенному состоянию сознания. Она больше не кричала от страха, не плакала и не съеживалась по неведомым причинам, хотя иногда отключалась от действительности, как и прежде, и застывала, полуприкрыв глаза, словно находилась в этот момент не здесь, а где-то в ином месте. Иногда казалось, будто Сидзукэ понимает, что ей говорят, а иногда — что нет. Она все-таки не была такой, как остальные, хотя ей и сделалось намного лучше. Иногда по ночам настоятельница заглядывала к ней и обнаруживала, что девушка сидит на постели с открытыми глазами и смотрит в никуда.