У князя Киёри слегка закружилась голова. Сперва он подумал, что выпил слишком много сакэ. Затем он заметил, что его язык и горло начинают неметь, а конечности покалывает; вокруг госпожи Сидзукэ возник легкий светящийся ореол, напоминающий далекую радугу. Поскольку сама госпожа Сидзукэ была полупрозрачной, общий эффект лишь усилил ощущение головокружения.

Когда вы сказали мне, что мы более не встретимся после сегодняшней ночи, я неверно понял, что вы имели в виду. Вы хотели сказать, что я умру, — сказал Киёри.

Нет, мой господин, — возразила госпожа Сидзукэ, — я не это хотела сказать. Я сказала ровно то, что имела в виду: что после этой ночи мы более не увидим друг друга. Я никогда не говорила с вами загадками и никогда не пыталась вас обмануть.

Вы хотите сказать, что не знали, что я буду отравлен? — Киёри взглянул на пустую миску из-под супа. — Яд был в супе, верно? Кто меня убил?

Я знаю многое. Я делилась с вами лишь малой частью своих знаний. Неужто вы предпочли бы, если бы я заранее рассказывала обо всем, что ждет вас в жизни: обо всех ваших победах и трагедиях, свершениях и разочарованиях? О том, где, когда и от чего вы умрете?

Киёри покачал головой.

Вы, как всегда, правы. Я и так уже знал куда больше, чем мне хотелось бы. Если бы я знал все, и без того тяжелая ноша сделалась бы просто невыносимой.

Вы хорошо несли ее, господин Киёри. Благородно, мужественно и достойно.

В самом деле? — Киёри тяжело осел набок. Пока что он дышал без затруднений. Однако же, мышцы его начинали слабеть. Вскоре он уже не сможет сидеть прямо. — Так кто меня убил? Эта сёгунская змея, Каваками Липкий Глаз?

Сидзукэ изящным движением скользнула к нему, не отрывая колен от пола, и словно бы мягко коснулась его руки. На самом же деле она не могла прикоснуться к нему, как и он не мог прикоснуться к ней.

Не волнуйтесь, — сказала Сидзукэ. — Сохраняйте спокойствие. Следуйте ритму дыхания.

Если это дело рук Каваками, — упрямо стоял на своем Киёри, — значит, предатель проник в самое сердце клана. Над Гэндзи нависла опасность. Я должен предупредить его.

Ноги уже не повиновались ему. Киёри пополз к нише, где хранились бумага, чернила и кисти.

Каваками здесь ни при чем, — сказала Сидзукэ, — и Гэндзи ничего не грозит. Тот, кто отравил вас, сам погибнет вскорости после Нового года.

Она не стала говорить старому князю, что это сделал его сын, Сигеру, и что Сигеру сойдет с ума, и что смерть Киёри — лишь первое из многих чудовищных убийств, которые Сигеру совершит на протяжении сегодняшней ночи. Пророчество, которое она сообщила ему, и котором он много лет назад поделился с князем Нао, вот-вот должно было исполниться до конца. После кровопролитий этой ночи единственными Окумити, оставшимися в живых, станут Гэндзи и Сигеру, а вскорости останется один Гэндзи.

Киёри прополз всего несколько шагов и дальше ползти не смог. Он перекатился на спину и уставился в потолок. Даже моргать уже было трудно.

Сидзукэ подошла к нему и опустилась на колени рядом с ним.

Киёри взглянул на нее и произнес:

Гэндзи будет в безопасности…

Да.

Клан останется жить…

Да.

Мы свергнем сёгуна Токугава…

Да.

Вы говорите это не затем, чтобы обмануть и утешить умирающего?

Нет, мой господин. Я никогда не стала бы так поступать.

Киёри начал задыхаться. Слабеющие мышцы груди уже не выдерживали собственного веса.

Скажите… последнее… Кто вы?

Ваш верный друг, мой господин, как и вы — мой.

Я имел в виду…

Теперь каждый вздох был для Киёри великой победой. Он так и не сумел договорить, что же он имел в виду.

Сидзукэ склонилась над ним. Если бы она могла, она бы сейчас обняла его, чтобы утешить и успокоить.

Князь попытался сказать что-то еще, и не смог. Он выдохнул и не сумел сделать новый вдох.

На глаза Сидзукэ навернулись слезы. Как глупо с ее стороны: плакать по князю Киёри, человеку, при чьей смерти она присутствовала, но который родится лишь через пять сотен лет.

Но что же еще ей оставалось? Она была женщиной, на глазах у которой прошла вся жизнь этого мужчины. Как же она могла не плакать?

Сидзукэ старалась забыть так же истово, как другие старались что-либо запомнить. Она от рождения знала обо всем одновременно, и ее единственная надежда обрести самосознание заключалась в избавлении от одновременности и всезнания. Другие имели склонность помнить очень мало. Ей же слишком много нужно было забыть. Она знала, что здесь, в замке, был розовый сад. Но забыла, когда он был. Здесь никто и не слыхал о князе Нарихире, который посадит эти розы. Он еще не появился на свет. А вот теперь, в башне, она не сумела подняться на тот этаж, который искала.

Сидзукэ остановилась на лестничной площадке и уставилась на потолок.

Что там такое? — спросил Хиронобу.

Ничего.

Она как можно небрежнее прошла к окну, выходящему на юг, и принялась смотреть на извилистое побережье острова Сикоку и лес, такой темный на фоне светлых вод Тихого океана. Хиронобу и так уже беспокоился после того, как она расплакалась, не найдя розового сада. Он забеспокоится еще больше, если она спросит у него, куда делся седьмой этаж. Сидзукэ знала, что этот этаж будет там уже при ее жизни, потому что именно там появится на свет ее дочь, и именно там умрет она сама.

Вспоминание и забывание оказались куда более сложным делом, чем она думала. Сидзукэ всю жизнь прожила в монастыре Мусиндо, малолюдном и уединенном месте. Но даже там нелегко было отличать прошлое от будущего и настоящее от них обоих, равно как и воспоминание от видения, а предчувствие от кошмара. Насколько же труднее все станет в стенах этого замка, где куда больше придется вспоминать и забывать — а у нее осталось так мало времени, чтобы справиться с этим всем.

Что, башня тебе чем-то не нравится?

Нет-нет, вовсе нет, мой господин.

Ниронобу улыбнулся и обнял ее.

Когда мы наедине, тебе вовсе не нужно называть меня “господин”.

Сидзукэ юросила взгляд на двух телохранителей; те старательно делали вид, что не замечают столь открытого проявления чувств со стороны своего князя.

Оставьте нас, — приказал Хиронобу.

Господин…

Телохранители поклонились и, пятясь, покинули комнату.

Если замок недостаточно велик, я перестрою его для тебя. Скажи, чего тебе хочется, и ты это получишь.

Этот замок очень хорош и ни в чем не нуждается.

Хиронобу должен будет построить седьмой этаж, и в самом ближайшем времени. Однако же, он должен построить его, веря, что это его собственная идея, потому что если он будет думать, что идея исходит от нее, это плохо повлияет на его чувство собственной значимости. Сидзукэ не знала причин этого, но знала, что именно так все и обстоит. Многие несчастья, что обрушатся на этот клан, произойдут из-за пагубной привычки придавать чьему-либо малому существованию чрезмерное значение. Эта привычка была свойственна не только ее мужу, но и всем самураям. Сидзукэ ничего не могла с этим поделать. За свою жизнь она многое поняла, но ничего не изменила. Она видела сквозь время, но не могла действовать за его пределами.

Не знаю, не знаю… — сказал Ниронобу. Теперь он смотрел туда же, куда и Сидзукэ, на волны, накатывающие на берег. — Мой отец построил эту башню…

В его голосе проскользнула нотка неудовлетворенности. Возможно, это потому, что сыновья всегда стараются превзойти отцов?

Сидзукэ прижалась к мужу. Она чувствовала тепло его тела сквозь ткань их одежд. Хиронобу был очень теплым. Вскоре и она тоже сделается теплой, и жар их тел сольется.