Четырежды он заходил на места явок, получал пакеты, а потом в лесу выучивал наизусть их содержание и сжигал. Несмотря на наступившие ночные холода, он ни разу не ночевал вблизи жилья — боялся попасться.

Однако он запаздывал. Чем ближе к фронту, тем труднее стало продвигаться не только днем, но и ночью. То и дело натыкался он на немцев. А тут еще кончились запасы продовольствия и приходилось питаться рябиной, зерном, собранным на полях, а чаще всего выкопанной где-нибудь сырой картошкой.

Не раз Николай был на краю гибели. И не забыть ему никогда, как однажды спас его старик колхозник.

Дело было недалеко от Вязьмы у деревни Бабьи Горы. Чтобы выиграть время, он шел днем по лесу. За поворотом одной из тропинок он вдруг увидел человека, сидевшего на земле. Спрятаться было уже поздно. Но человек был один, и Николай пошел напролом. Правой рукой в кармане он взвел пистолет на боевой взвод, а в левой сжимал гранату.

Человек оказался стариком лет семидесяти-семидесяти пяти. В ногах его лежал мешок.

— Далеко ли идешь, отец?

— В Жуково иду за шерстью, да вот полицаи задержали. Партизан ищут. Поди, теперь не успею домой до запретного часа. Ноги вот плохо стали ходить.

Старик-хитрил: если враг—не придерешься к таким словам, а если свой — будет остерегаться.

— А где же они?

— Полицаи-то? У них тут версты за две засада. Да ведь они и не сидят, а по лесу все бродят. Сейчас в сторону Семлева пошли. Курить у вас не найдется, молодой человек?

Николай высыпал старику последнюю щепотку махорки. Старик затянулся трубкой и закашлялся.

— Ох, давно не курил такую. Моршанский табак.

— Вот бумажки у меня нет. Свернуть не из чего, — сказал Николай, хотя табаку у него уже не было.

— Бумажки не держу. Увидят — греха не оберешься. Вон тут деревня. Там сейчас саперы стоят немецкие. Говорят, застрелили человека за картинку на обложке тетради.

Николай и верил и не верил. Черт его знает, что у старика на уме. Оставив его, он прошел несколько десятков метров, а потом круто свернул в лес и побежал обратно. Вернувшись к опушке, выглянул на луг. Метрах в ста от себя увидел группу конных и пеших полицаев. Они о чем-то совещались, покуривая. В это время появился из лесу старик.

«Подойдет он к ним или не подойдет? — лихорадочно думал Николай. — Если подойдет — явный предатель».

Но старик не подошел, а постарался уйти от полицаев. подальше. Значит, действительно происходит облава.

С величайшей осторожностью выбрался Николай из леса и двинулся дальше к фронту.

Под утро третьего октября, миновав второй эшелон немецкой дивизии, он вышел к переднему краю. Наступал последний и самый опасный момент многодневного пути. До своих оставалось не больше двухсот метров, но тут на каждом сантиметре его ожидала смерть. Вся эта полоса простреливалась с обеих сторон многослойным огнем, а под тонким пластом земли могли притаиться коварные мины.

Весь остаток ночи и весь день Николай пролежал в мелком ельнике вблизи немецкого блиндажа, изучая систему огня противника, порядок охраны постов, смены часовых.

Лес на переднем крае был измолочен войной. Деревья со сбитыми вершинами, редкими уцелевшими ветками и ободранной корой тянулись вверх, словно призывая к справедливости и возмездию. С вечера заморосил дождь. Часовые сменялись каждые два часа. В офицерском блиндаже бренчала гитара, слышались пьяные голоса.

Около полуночи, когда темнота особенно сгустилась, Николай поднялся и прислушался. В это время из блиндажа вышли три офицера в накинутых на плечи шинелях. Постояв несколько минут, они ушли обратно.

— Пора! — шепнул себе Николай, ступил на тропинку и сразу услышал за собой топот ног. Николай оглянулся. К нему приближались две тени.

«Вот оно! Вот оно!» — пронеслось в голове.

— Хальт! — окликнул передний.

Николай швырнул под ноги солдатам гранату. Перебегая через насыпь офицерского блиндажа, спустил вторую гранату в железную трубу, откуда вырывалось пламя. Позади раздались два взрыва. Мимо него пролетел кусок железной трубы да с треском раскрылась дверь блиндажа. Последнюю гранату он бросил в траншею и кинулся в сторону своих.

«Лишь бы не мины!..» — думал он, чувствуя свинцовую тяжесть в ногах.

Первые струи пуль, пролетевшие рядом, заставили его упасть на землю и двигаться дальше ползком. Со всех сторон взлетали ракеты. К счастью, малинник, выросший за лето, скрывал его от немцев и своих.

К ужасу Николая, больше всего стреляли свои. Вспышки выстрелов показались совсем рядом.

— Свои, ребята! Свои! Не стреляйте! — закричал он, но никто его не услышал. Стрельба усилилась.

— Ребята! Товарищи!

С воем прилетели первые мины. Николай свалился в воронку от снаряда и решил переждать. Он хорошо знал, что в воронке не страшно: может поразить только прямое попадание. И все же каждый разрыв заставлял его вздрагивать.

Прошло минут двадцать. Стрельба постепенно начала утихать.

Николай снова пополз вперед, негромко призывая:

— Ребята! Товарищи!

Рука неожиданно нащупала насыпь, а затем провал: траншея! В то же время свирепый голос раздался снизу:

— Бросай оружие! Руки вверх!

На него уставились дула автоматов и винтовок.

— Возьми! Черт с тобой! — отозвался он и свалился в траншею.

Когда его стали обыскивать, он предупредил: — В правом кармане браунинг.

— Документы где?

— В разведотделе армии.

— Да это же комбат два! — крикнул кто-то.

— Снопов? — удивился майор Куликов. Он шел по траншее. — Ты откуда? От немцев? Куда тебя черт носил? Как же ты прошел? Тут же у немцев минное поле. Да и наши саперы кое-где заминировали.

— Не знаю, товарищ майор. Я ни одной мины не задел.

Николая охватила буйная, истерическая радость. Но тут он почувствовал, что вот-вот потеряет сознание от голода.

— Ребята, нет ли кусочка хлебца, а? — Вопрос прозвучал неуверенно. Он знал, что на переднем крае мало у кого от ужина до завтрака сохраняется хоть что-нибудь. — Я давно не ел…

— Был кусочек у одного… Да и тот вечером поделили. Сейчас ничего недостать.

— Ко мне пойдем Там найдется, — сказал Куликов. — Пошли. В штаб я доложил. Там передали вверх. А много у немцев войск против нас? Ты где был? В партизанском отряде?

Николаю трудно было отвечать на все эти вопросы. К чувству голода прибавилось ощущение гнетущей усталости. Ноги дрожали. Стало холодно.

Едва он успел поесть в блиндаже Куликова, пришла машина. Николая срочно требовали в штаб армии.

Шофер остановил машину у канавы.

— Спасибо, дружище! — сказал Николай, выпрыгивая из кузова. — Счастливо доехать!

— Вам тоже счастливо, товарищ старший лейтенант. Будьте здоровы.

Закинув за спину вещевой мешок, Николай без дороги двинулся на запад.

Стояла холодная сухая осень. Листопад не закончился, и лес словно горел огнем желтых, красных и оранжевых цветов. Только ольха и ива в низинах зеленели, как летом. Николай любил такую осень: многоцветную, бодрую.

Прошло почти две недели с тех пор, как он вышел из тыла противника. Сейчас он возвращался в свой родной полк.

В штабе армии, в том же самом блиндаже, где он получил задание, его встретил Опутан, теперь уже полковник.

— Ба-а! На кого же вы стали похожи! А мы уже начали беспокоиться. С последней точки нас предупредили, что прошел.

— Пить! — проговорил Николай, увидев на столе графин с водой.

— Вы что, больны?

— Нет, — только и мог вымолвить Николай. Потом, напившись, счастливо засмеялся. — Наелся…

Три дня и три ночи Опутин и Николай готовили доклад для командующего. Когда работа была завершена, Николай сам удивился полноте сведений о противнике, которые он доставил через фронт. Огромная карта-двухкилометровка в конце их работы покрылась ромбами, кружками и другими значками, показывающими расположение танковых, артиллерийских, пехотных и других частей.