Успокоилась Аня только вечером, когда сына привели повидаться. С этого дня она начала быстро поправляться. Одно только было очень обидно: никто из школы ни разу не пришел ее проведать. Зато не забывали соседки-колхозницы, Каждый день кто-нибудь заглянет. И каждая приносила Ане «на кашу» — кто молока, кто — теплых шанежек.
Утром, в день выхода из больницы, когда Аня кормила дочь, она долго, всматривалась в нее, пытаясь найти черты Сергея. И ей казалось, что, конечно же, она очень, очень похожа на него.
— Ну, что? — говорила она дочери. — Не хочется спать? Домой надо? К братику? Скоро, доченька. Скоро. А папа нас не встретит. Он сейчас далеко. Жив ли, нет ли, не знаем. Но мы ведь надеемся и верим ему, правда? Поэтому и назовем тебя Надеждой, и будешь ты Надежда Сергеевна…
И вдруг Аня заплакала: ей даже не с кем посоветоваться, как назвать дочку.
— Это еще что такое? — набросилась на нее тетя Луша. — Радоваться надо, а она…
Забрав ребенка, тетя Луша унесла его в детскую спальню. Аня поплакала и задремала.
Приснился сон, будто они с Сергеем еще в Климковичах. Домой к ним пришел первый секретарь райкома Ванин и приглашает на собрание.
— Заякина Сергея Петровича, — вычитывал он из большого списка.
Голос звучал так реально, что Аня проснулась. За стеной из репродуктора раздавался голос диктора.
«Много думаю о Сереже. Вот и приснилось», — решила она.
Когда она позвонила в школу и попросила прислать за ней подводу, ей ответила Анастасия Максимовна:
— Лошади возят дрова. Может быть, доберетесь как-нибудь. На попутных…
— Доберусь. Извините, — ответила Аня и повесила трубку.
Ей было стыдно встретиться взглядом с тетей Лушей, которая тут же возилась около шкафа с медикаментами. Было унизительно объяснять этой доброй женщине, что за ней не приедут.
«Ну что же… И это надо пережить… Так говорил в трудные минуты Сережа».
Нет, она не будет плакать. Она никому не покажет свою слабость. Никто не должен даже подумать, что она может унизиться до этого.
— Анна Григорьевна, — позвала ее сестра из палаты. — Врач пришел. Вас можно выписать. За вами скоро приедут?
— Это не ваша забота, когда за ней приедут, — грубо оборвала ее тетя Луша. — Достаньте лучше из гардероба ее одежду.
Ошеломленная непонятным ей окриком, девушка покраснела и ушла.
— За нами не приедут, тетя Луша, — сказала Аня. — Мы с дочерью пойдем пешком. Только мне сначала надо сходить за одеялом.
— Люди же у вас там в школе… Я им скажу как-нибудь. Скажу. И тому рада, что хоть одна подлая попалась. Выключили вчера из партии Ольгу Захаровну. За взятки. Меду и денег, видишь, ей захотелось. Да что там взятки! Собирали осенью для фронтовиков теплые вещи. Она в комиссии была. Бабы наши связали свитер из кроличьей шерсти. Носит, подлая, и сейчас. Бабы хотят ее на улице раздеть. Принародно. Была она в девках Ольгой Долговязой, такая и осталась.
Тетя Луша вышла из комнаты и тотчас же вернулась с ватным одеялом в руках.
— Я из дому принесла. Для Надюши. Подарок ей от меня. Она у нас красавицей будет. Вырастет — не одному парню вскружит голову.
— Ой, тетя Луша, как принять такой дорогой подарок?
— Берите, берите. У вас же все на западе осталось.
Было очень холодно, когда Аня с дочерью вышла из больницы. Чтобы не застудить девочку, она торопилась, но скоро почувствовала головокружение. Она точно опьянела от свежего воздуха.
— Э-гей! Берегись! — крикнул кто-то позади.
Аня сошла с узкой зимней дорога в глубокий снег.
— Тпру-у! — осадил седок коня, поравнявшись с Аней. — Господи помилуй! Анна Григорьевна! Вы? Не сын ли заболел?
Это был Василий Ефимович.
— Дочка родилась…
— Вон оно какое дело! Ну, дай ей бог доброго здоровья! Садитесь, подвезу.
Старик торопливо сбросил с себя тулуп и укутал Аню.
— От Сергея Петровича нет известий?
— Ничего нет.
— А вы сегодня радио слушали?
— Нет. А что?
— Так, — неопределенно ответил старик, но, встретив непонимающий взгляд Ани, сказал: — Этим же теперь все живем. От известий до известий.
Дома их не ждали. Соседка, которая только что привела Коленьку из детского сада, была на кухне. Из спальни выбежал сам Коленька и остановился, увидев мать с ребенком на руках.
— Мама? Купила сестренку?
Аня засмеялась. Сын помнил ее обещание. А когда она развернула ребенка, мальчик осторожно прикоснулся пальцем к щеке сестры и удивленно сказал:
— Малю-усенькая какая.
Неожиданно зашел гость: тот самый Андрей Егорович, что был при Сергее председателем родительского комитета. Он уже побывал на фронте, вернулся домой с оторванной рукой и работал теперь в райисполкоме.
Он расспрашивал Аню о ребенке, о том, как она себя чувствует, а потом заговорил почему-то о делах детского дома:
— Плохо у нас получается, Анна Григорьевна. Плохо. Все вроде продуктов недостаточно. А ведь дают сколько нужно. И еще подбросить можно. Но что-то слишком уж много вертится вокруг разных людей… Воровства, правда, не обнаружено. А дети недоедают. Или вот сейчас мальчики ходят в каких-то приютских балахонах. Директор полагает: дети не мерзнут, ну и ладно. А ведь балахоны эти постоянно напоминают ребятам, что они в казенном доме, что они сироты… Да, Анна Григорьевна, вы сегодня не читали газеты?
— Нет, не успела пока…
— Посмотрите-ка вот сюда. Тут подчеркнуто, — сказал он.
Судя по разговору, Ане казалось, что статья о детском доме. Но когда она развернула газету, ей сразу бросилось в глаза: «Заякина Сергея Петровича».
— Что это? — испугалась она. — Жив он?
— Награжден орденом Красного Знамени.
В списке награжденных были Барановский, Степаненко, Захаров и еще несколько знакомых из Климковичей.
Уже перед уходом, когда Аня успокоилась от первых волнений, связанных с неожиданным известием о Сергее, Андрей Егорович сказал:
— Я ведь к вам, Анна Григорьевна, по делу. По поручению райкома и райисполкома… Директором детско-го дома хотим вас рекомендовать.
— Меня? Директором?
— Для детей это было бы очень хорошо.
— Но я же не справлюсь, да и не дадут мне работать.
— Это вы про Ивлянскую и ее подхалимов? С нею дело кончено. А детям нужна заботливая мать, Анна Григорьевна. Вас они любят. Сами понимаете, как это важно.
Предложение было так неожиданно, что Аня растерялась и ничего вразумительного в тот вечер не сумела ответить.
Глава пятая
Неистово чирикая, копошилась в ветвях акаций и тополей под окнами квартиры сотрудников госпиталя стая воробьев. Некоторые из них были черны от сажи: прилетели с пожарищ сожженных деревень.
В стороне, примостившись на острых концах реечного забора, отчаянно бранились два воробья.
Один из них явно был с фронта — крылья опалены огнем и сам похож на скворца, а другой — чистый, выхоленный, явно тыловой.
— Чим-чим-чим! Чими-чими-чими! — скороговоркой и очень воинственно выпаливал чистый. — За каким чертом приперся сюда? Еще лезешь в нашу стаю! Убирайся, грязный бродяга, пока не поздно!
— Чим-чим-чиррик! — с достоинством отвечал воробей с фронта. — Видали мы вашего брата, тыловиков. Сидите тут за нашими спинами…
— Чим-чим-чим! — горячился тыловик. — Знаем, какой ты фронтовик! Опалил свои крылья в печной трубе и выдаешь себя за храброго. Ты же и немца живого не видал! Говорю тебе, уходи, пока цел! А то вот чиррикну! Костей и перьев не соберешь!
— Чиррик! Сопляк!
— Ах, ты еще дразнишь меня в моей Собственной стае?
— Плевать я хотел на таких тыловиков! Чи-рик! Нина, стоявшая на крыльце, с улыбкой наблюдала за этой бранью и явно симпатизировала опаленному.
— Правильно, друг! Правильно! — подбадривала она фронтовика. — Дай ему! Дай! Проучи! Пусть не клевещет на наших!
Черный воробей и сам был не промах. Он нахально перелетел на соседнюю рейку, согнал чистого, уселся на его место и, победоносно чирикая, несколько раз прыжками обернулся вокруг себя.
