Очищая станцию, партизаны выбрались к вокзалу. Ожесточенная перестрелка завязалась около комендатуры, где немцы пытались задержаться. Оттуда их выбили гранатами.

Сергей, увлекая свою группу к выезду из города, увидел Шрайнера, того самого офицера, который в прошлом году хотел расстрелять Барановского, Захарова и его. Комендант перелезал через плетень и пытался скрыться за огородами во ржи. Одной короткой очередью Сергей прижал Шрайнера к земле, но тот, видимо, был только ранен и на коленях уползал в рожь. Опередивший Сергея партизан Иванцов пинком свалил коменданта, а потом за шиворот поднял на ноги.

У здания вокзала Сергей увидел Барановского и Гусева. Они пришли от здания райисполкома, где уже было тихо.

— В чем дело? Где старший лейтенант? — набросился Гусев на Сергея.

— Сейчас вместе с нами был.

Николай вышел из переулка с группой партизан. Он был босиком и без ремня, зато в обеих руках нес по автомату.

— Упустил! Удрал подлец! — прохрипел он возбужденно.

— Кто удрал?

— Полицай один. Старый мой знакомый. Карпов. Сапоги свои хотел у него отобрать.

— Куда удрал? Э-эх, Коля! Ты понимаешь, кого упустил?

А Гусев в это время стоял за спинами партизан и единственным своим глазом смотрел на Николая. Вот когда и при каких обстоятельствах пришлось увидеть старого друга!

— Коля! Снопов! — позвал Русев прерывающимся голосом.

— Капитан! Товарищ капитан! — воскликнул Николай. — Мне же полковник сам вручил ваш пистолет;.. Оказал, что вас нет…

На станции партизаны пробыли недолго. После взрыва водокачки и железнодорожного моста Гусев дал сигнал к отходу, и отряд двинулся в леса. Гусев, Николай и Сергей шли вместе.

— Почему тебя направили в тыл к немцам? — спрашивал Гусев.

— Командованию стало известно, что здесь действует группа однополчан, хотя немцы уже дважды сообщали из Берлина о том, что наш полк уничтожен. Ну, меня, как одного из старослужащих, рекомендовал, говорят, наш полковник. Много наших здесь, товарищ капитан?

— Вон в чем дело! Значит, я виновен во всем этом. Кроме меня, Коля, здесь никого нет из нашего полка, ни единого человека. Все погибли. Даже раненые— всех немцы добили. Так что, выходит, я ввел в заблуждение не только немцев, но и своих… Помнишь митинг в июле, когда мы в окружение попали? От батареи тогда выступал Андрей. Потом полковник отдал приказ. Я навсегда запомнил его слова: «Пока в мотострелковом полку есть хоть один человек, полк будет жить и сражаться против врага». Мне казалось, что остался один я… И я выполнял приказ нашего полковника… Чтобы отвести удар от мирного населения, я на месте диверсии всегда оставлял записки: запомните, что вас бьет такой-то полк… Как теперь наш полковник?

— Генералом был… Погиб в мае на Калининском фронте.

Гусев опустил голову. Несколько минут шли Молча, покуривая в кулаки.

— Мои тоже погибли. Аня и Коленька… — с трудом выдавил из себя Сергей. — В первый день войны.

— Да ты, что, Сережа! Они же живы. В Островном живут.

— Что? — Сергей вцепился в рукав гимнастерки Николая и жалобно попросил: — Не надо утешать меня, Коля. Зачем?

— Так ведь я же в начале мая получил письмо от Ани. Отец тоже несколько раз поминал их в письмах. Сын долго болел. И дочь у вас родилась. Надеждой назвали. Надеются, что ты вернешься, — выложил Николай все, что знал об Ане. — Она там сейчас директор детдома.

Известие было таким ошеломляющим, что Сергей как-то неестественно засмеялся, а потом, обхватив голову руками, отбежал в сторону и пошел один. Нужно было привыкнуть к радостной вести, поверить в нее.

— До чего же я рад за Сергея Петровича, — сказал Степаненко. — Ведь замечательный же парень.

— Может быть, мои Наташа и Светлана тоже сумели эвакуироваться и живут сейчас где-нибудь в тылу? Я ведь ничего не знаю о своих, — с надеждой сказал капитан.

Николай ничего не ответил. Он дважды за прошедшую зиму посылал запрос в Бугуруслан, где были сосредоточены адреса эвакуированных из западных областей, но оттуда ответили, что такие-то Гусевы среди переселившихся в восточные районы страны не числятся. Но зачем разрушать надежду у человека? Да, может быть, и ответы были неточные? Мало ли что может быть во время войны.

Нагнал всех троих шедший где-то позади Барановский и с удовольствием сообщил:

— Ребята Карпова захватили. Забрался сукин сын в уборную под доски. Вонища от него. Сейчас о пощаде молит, всех провокаторов выдал. А Шрайнер до сих пор уверен, что Снопов—летчик с подбитого самолета.

В первое время пребывания в партизанском отряде Николай был занят в штабе. Но уже через несколько недель он вполне освоился в тылу врага и сам не раз просился на задания. Однако командование решило иначе. Ему поручили сформировать роту из бывших пленных, вырвавшихся из неволи. Это было тем более важно, что к этому времени, как предупреждали с Большой земли, началось серьезное наступление немцев на район партизанского движения. В этих условиях нужны были крупные подразделения, способные дать бой врагу по всем правилам тактики. Рота Николая действовала успешно. Скоро в одном из лагерей удалось освободить несколько сот военнопленных, работавших за колючей проволокой. Из них сформировали еще две роты, и Николаю поручили командовать целым батальоном. Батальон громил карательные отряды немцев и полицаев, уничтожал вражеские гарнизоны.

Однако пребывание Николая в партизанском отряде завершилось неожиданно быстро. Его вызвали в штаб партизанского соединения и приказали собираться на Большую землю для доклада о положении дел.

Никогда Николай не был склонен преувеличивать роль одного человека в войне, тем более собственную роль, но когда его стали готовить к переходу через фронт, ему стало не то что страшно, но как-то не по себе. Он почувствовал, какая огромная ответственность ложится именно на него.

Его заставили наизусть выучить несколько десятков листов текста доклада. Сведения о противнике, собранные по крупинкам многочисленными разведчиками, даже Николая удивили своей полнотой и точностью. Пришлось заучивать и просьбы партизанского соединения, и сигналы на случай прилета самолетов. Кроме того, по пути Николай должен был побывать на нескольких явках и оттуда тоже забрать нужные для командования сведения. Словом, ему доверялось то, что даже непосредственным исполнителям поручалось по частям.

О выходе Николая из лагеря никто не знал, кроме узкого круга людей из штаба и капитана Гусева. Даже Сергею Заякину разрешили сказать только в последний момент.

Было хмурое сентябрьское утро, когда Николай вышел в дорогу. Одет он был очень легко. На нем был засаленный суконный пиджак, рубашка-косоворотка да хлопчатобумажные брюки. Будто вышел ненадолго местный человек по каким-то делам. Из оружия у него было два пистолета и несколько гранат.

Километров пять провожали его Гусев и Сергей. Гусев всю дорогу хмуро молчал. То ли трудно было расставаться, то ли не верил он в успех перехода через линию фронта. Ведь Николаю надо пройти по тылам немцев несколько сот километров…

Наконец настала самая тяжелая минута — расставание.

— Ну, Николай, — прервал тягостное молчание Гусев, — будь осторожен. Береженого бог бережет.

— Будь счастлив… Да сообщи там моим… Успокой, — попросил Сергей. — Желаю успеха.

Оба на прощание обнялись с Николаем, и он зашагал по дороге, ни разу не взглянув назад. В душе он испытывал такое же чувство, как три года назад на Халхин-Голе в первую ночь, когда командир роты послал его в разведку. Было страшно. И кроме того, после гестаповской обработки он хорошо понимал, что еще раз ему не выдержать такое испытание. Лучше быстрый конец.

Линию фронта он предполагал перейти к концу сентября. Направление держал на участок обороны своей дивизии, где местность ему была знакома. Какое счастье было бы, перемахнув через фронт, оказаться среди знакомых людей!