— А кто ее не читал в Берлинском издании?

— Положим… Сановники привозили… Стасский хвастал, каждый год привозит, когда один, когда и два экземпляра. Молодежи читать дает… Просвещает…

— Гюисманс "Черную мессу" описал… На здоровье. А вот опишите-ка подробно, как и для чего источают кровь евреи?.. Всеволод Крестовский чуть тронул еврейство — замолчали, захаяли крупного русского писателя. Давно ли он умер?.. А уже забыт… Вот вам мистика.

— Не мистика, Вася, а сила еврейского капитала. И обывательская подлость. Только тронь их. По всему миpy грозный окрик. Не сметь! Кровавый навет! Это неправда! Автор не знает! все это ложь! Ни масона, ни жида не тронь… Мистика! Нет, Вася, не мистика это, а еврейская наглость и наскок. И Государь Император твердо сказал: — пора положить этому предел.

— А если мистика?

— Что же, свастикой ее побеждать?.. Нет, лучше — широким и гласным, справедливым судом… Ну, пойдем, Вася.

— Посидим, дядя, еще немножечко. У меня здесь свидание назначено.

— Дети, опять?..

— Теперь… Нет… взрослые, почти старики.

Становилось жарко. Солнце пекло и коротки были жидкие тени акаций. От досок шел смолистый дух. Людские голоса и звуки гармоники смолкли на заводе. Точно притушила их жара. Улица была так пустынна, что, когда показались на ней прохожие, — они сразу привлекли на себя внимание Якова Кронидовича.

— Они, что ли? — спросил Яков Кронидович.

— Они самые.

— Каких, каких только людей, Вася, ты мне ни показываешь, — сказал Яков Кронидович.

— Не все вам, дядя, с мертвыми быть, познакомьтесь и с живыми.

Пожилая благообразная женщина в черной, просторной кофте и такой же юбке, в темном платке, со смуглым лицом в мелких морщинах — местная мещанка или мелкая торговка, шла с каким-то маленьким тщедушным человеком. Серые глаза ее внимательно и пытливо осмотрели, точно ощупали, Якова Кронидовича. Шедший с нею человек был неопределенного возраста с бритым актерским лицом. Он был в черном длинном, рваном, без подкладки сюртуке, с оборванными пуговицами и в смятой, грязной соломенной шляпе, из тех, что выбрасывают за выслугою сроков на помойную яму. Маленький нос-картошка пунцовел между морщинистых щек, не то от загара, не то от пристрастия к спиртным напиткам.

— С героями «Дна» меня знакомишь, — накладывая ладонь сверху на руку Васи и пожимая ее, тихо сказал Яков Кронидович.

— Почти, — сказал Вася и встал навстречу подходившим.

— Здравствуйте, Марья Петровна, — сказал он. — Как дела, Шадурский?

— Что ж дела…, - прохрипел пунцовый нос. — Дела, как сажа бела, сами, чай, знаете.

Он подозрительно посмотрел на Якова Кронидовича.

— Это мой дядя — доктор. Перед ним не стесняйтесь. — Угостите, дядя, Шадурского папироской. Да садитесь, покалякаем.

— Рада, Василий Гаврилович, с вами покалякать, — быстро заговорила женщина. — Все хоть немножко душу отведешь, о горе христианском расскажешь…. Кто нас, горемычных русских людей, нынче слушает?.. Образованные очень даже люди стали! Даве к околодочному зашла рассказать, как умерла Агриппина Матвеевна, — как зарычит: это к делу не относится… Такой тебе страшный!

— Разве Ванюшина бабушка умерла? — спросил Вася.

Женщина села на доски рядом с ним. Шадурский стоял.

— Померла, Василий Гаврилович. И то — семьдесят годов ей было, а так — крепкая старуха, пожила бы и пожила еще, кабы не этакое с внуком ее случилось. Ведь она его как любила-то!! Себе откажет, а его — из школы придет — чайком побалует с баранкой какой? Как ей, Василий Гаврилович, и не помереть было? И собачка-то домашняя поколеет — и ту жаль. Сердце болит. А тут душа христианская. И такою-то страшною смертью. Да кабы кто пожалел-то их! Все с жалостью-то людскою всякое горе терпимей…. А то полиция нагрянула, весь дом перебуровили… Вишь ты какое у них обозначилось…. Мальчика мать убила… Ну бабушка и не стерпела. Вышла…. Что твоя королева! Руки в боки. Как крикнет: "Чего вы тут шукаете, вы бы шукали там где люди его нашли… там шукать не хотите, а до нас ходите"… А вот теперь и померла. С тоски, да с волнения. Очень она тогда раскудахталась. Все хотела к самому Ампиратору идти. Все суда ожидала. Я, говорит, на суде покажу, — зачем там не шукали, где надо…

— А в самом деле, — сказал Яков Кронидович, — разве не было обыска на заводе?

— В том-то и дело, что не было — сказал Вася. Марья Петровна быстро повернулась к Якову Кронидовичу.

— Вот, господин, в том-то оно и есть, что не там ищут. Вот он вам покажет. — Ты, Казимир, — обратилась она к пунцовому носу, — ты расскажи, не бойся. Господа тебя не обидят. Он, господин, фонарщик тутошний. Тут фонари-то еще керосиновые, так утром тогда Ганю Чапурина и Ванюшу видал, как фонари заправлял. Ну, сказывай, как мне сказывал.

— Да что сказывать-то? — недовольно проворчал фонарщик.

— А ты сказывай, как мне сказывал. Иду, мол, утром с лесенкой. А Ганя и Ванюша навстречу… Сказали, на мяле идут кататься… А тут показались Дреллис и еще жид какой-то с черной бородой… И побежали дети… Ну, говори, Казимир… Облегчи душу-то!

— Этого, господа, ни-икак даже сказать невозможно, — наконец, глухо выговорил фонарщик. — Потому… мне свет милей…

И замолчал. Опять заговорила Марья Петровна, точно заботливая няня, помогавшая высказаться фонарщику.

— Видите, господин, очень его били за это. За эти самые рассказы. Вот и боится он теперь. Известно, пуганая ворона и куста боится.

— Кто же вас бил? — спросил Яков Кронидович.

— Ты, Казимир, не бойся… Это — дохтур… Он тебе еще и способие какое может оказать…. Гляди — вылечит тебя….

— А вот, как к следователю меня вызывали, — начал мрачно фонарщик. — Дня за два, что мне идти. Зажигал я, значить, фонари…. И подбежало их несколько. Так-то под бок дали…. Хоть и сейчас трубку приставьте — гудит… Мне — свет милей.

— Видите, господин, — заспешила Марья Петровна, — кабы богатея какого били… Ну, ограбить… А то кого?.. За что?..

— Я-то понял… У следователя был — знать ничего не знаю… Не видал и не слыхал… Ничего по делу показать не могу. Напрасно и себя и меня безпокоили.

— Это по поводу Дреллиса вас спрашивали? — спросил Яков Кронидович.

— Не могу знать-с! — отрубил фонарщик и опустил голову, сделав вид, что ни слова больше не скажет.

— Эх, Казимир… Мне же говорил… Он, господин, как-то в портерной сболтнул, что может показать на Дреллиса…

— Ну, сболтнул… Известно, слаб человек. Размяк очень… А тут сейчас сыщики…. Откуда только взялись. Так меня запутали, так запугали… А как к следователю… дня за два…. ну и под бок…. Так, ваше блогородие, и совсем могут убить… Ничего я не знаю…

И фонарщик быстрой шатающейся походкой отошел от них.

— Ничего Казимир не скажет, — вздохнула Марья Петровна, — очень уже страшное дело…

Вечером Вася шел с Яковом Кронидовичем к ксендзу Адамайтису.

Было душно и в малиновых огнях было закатное небо. И, как все эти дни, далеко в темневшем востоке полыхали зарницы. Точно там, за рекою, готовились новые казни людям.

Они шли пешком по глухим, пустынным улицам, где низкие дома перемежались высокими садовыми оградами. Деревья и кусты стояли неподвижно и точно томились в жарком наряде иссыхающей листвы.

Шумные улицы с игрою световых реклам, и звуками музыки из «биоскопов», «иллюзионов» и маленьких театров остались позади. Здеcь было тихо, и Вася говорил все о том же, о значении крови для евреев.

— Если бы этого не было, если бы это было невозможно, как то говорят они, не жила бы так упорно в народе эта легенда и не писали бы о ней такие поэты, как Мицкевич и Шевченко. Их-то в жидоедстве и черносотенстве нельзя упрекнуть.

Вы помните в "Пане Тадеуше":