Литмир - Электронная Библиотека

Однако пора завтракать. В котелке оставалась кипяченая вода. За ночь она покрылась ледяной коркой. Николай Евграфович сунул котелок в печку, к догоравшим поленьям.

Когда вода подогрелась, налил в помятую жестяную кружку, достал с полки черствый кусок хлеба и густо посолил крупной солью.

Откусывал осторожно, — болели зубы, кровоточили десны. Эта напасть не миновала и других ссыльных. Доктор Ляховский всех утешает: недель через пять в тайге вырастет черемша — отличное лекарство! Помогает лучше чеснока. Исправник, надо надеяться, даст разрешение сходить в тайгу. Черемши нужно нарвать побольше и, по примеру местных жителей, засолить в кадках про запас. Может быть, те, у кого еще сохранились силы, и пойдут за черемшой, а ему поздно думать об этом…

Вынул из кармана маленький револьвер-»бульдог». Ствол у него коротенький, да и весь он умещается на ладони. Но пули достаточно крупные…

Не заржавел ли?.. Покрутил барабан, попробовал взвести курок. Все в порядке. Можно не сомневаться…

С некоторыми из книг Федосеев уже расстался — отправил ссыльным сектантам-духоборам в Якутскую область.

Николай Евграфович отогрел в печке замерзшие чернила, достал лист бумаги и написал в правом верхнем углу: «1 мая 1898 г., Верхоленск», а левее и чуть пониже: «Многоуважаемый Лев Николаевич, на днях я получил письмо от духоборов». Отогревая пальцы дыханием, Федосеев поименовал всех сектантов, сосланных в Якутскую область, а также и умерших по дороге. Сейчас ему известно: оставшиеся в живых (все 30 человек!) зимуют в одной тунгусской юрте. Весной собираются построить дома и расчистить землю для пашни. Им необходима денежная помощь, — казенного пособия, он это по себе знает, недостаточно даже на одно пропитание.

Упоминание о себе раздосадовало Николая Евграфовича, и он, взяв чистый лист, заново переписал начало письма. Сообщил только, что духоборы получили его посылку с книгами. Можно надеяться, что и посылка из Ясной Поляны дойдет до них. Книги им нужны, начиная от азбуки и кончая общеобразовательными. А более всего — деньги. Для перевода есть надежный адрес земского заседателя 2-го участка. На этого чиновника можно положиться.

Письмо Толстому закончил словами: «В середине мая я увижусь со второй партией духоборов, высылаемых на Усть-Нотору».

Но доведется ли встретиться?

Доктор Ляховский советует написать прошение генерал-губернатору о переводе по состоянию здоровья в южные волости Сибири. Не попробовать ли? Чем черт не шутит, вдруг разрешат. В Минусинский бы округ. Там — Глеб Кржижановский, Василий Старков. Там — Владимир Ильич, «Волжанин», питерский «Старик». Совсем недавно Глеб писал о нем. Строки письма запомнились слово в слово:

«Он — пример для всех политических ссыльных! Человек необычайной аккуратности и самодисциплины. Всегда веселый, живой и общительный товарищ. Ему, единственному из нас, незнакома хандра изгнанника. От общения с ним я всегда испытываю чувство особой полноты жизни. Он — в работе, в думах о будущем».

Глеб называет будущую книгу их общего друга сокрушительным ударом по либеральным народникам, глубоким исследованием ученого.

— Да, за один год две книги! Это — работа!

Николай Евграфович, наскоро одевшись, отнес письмо на почту. На обратной дороге вдруг остановился посреди улицы, потоптался, окидывая взглядом гиблый городок, и, как бы спохватившись, быстрым шагом пошел к дому, где квартировал доктор Ляховский.

2

Яков Максимович Ляховский записал в своей тетради:

1 мая 1898 года. Ужасный край! Тоже мне — весна! Мороз не уступает крещенскому или сретенскому!

И как тут живут люди по своей доброй воле? Почему не уедут в губернии с более мягким климатом? Не понимаю. Они, здешние старожилы, даже восторгаются своей Сибирью. По-моему, тут жить хорошо только медведям, которые всю зимушку напролет спят себе в берлоге.

А в России сегодня — милый праздник. В Приднепровье и на Волге люди встречают май: горожане выезжают с самоварами на лесные полянки. В корзинах — боже мой! — какой только снеди нет. Вспомнишь — слюнки текут. На траве расстилается скатерть… Рядом кукуют кукушки. Прелесть — другого слова не подберу.

Неожиданно зашел Федосеев, необычно оживленный. В здоровом состоянии он — великолепный собеседник. Помимо марксизма, отлично знает историю, литературу. Говорит красиво. И, с кем бы он ни разговаривал, никогда не дает почувствовать своего умственного превосходства. Такие собеседники встречаются редко. Я знаю еще одного — это «Старик».

Смотрел на Николая Евграфовича и восхищался. Можно было подумать, что его подменили. Вместо нервного тика — на лице улыбка здорового человека.

Отчего такая неожиданная перемена?

Заговорили о празднике рабочих. Хотя, говорит, мы по устаревшему календарю и отстали от Запада на двенадцать дней, а надо бы отметить. Листовку бы выпустить.

— Зачем? — спросил я.

— На улицах расклеить. Пусть все знают — социал-демократы не впали в спячку и революция неотвратима.

У меня на листовки свой взгляд. Еще в Петербурге я говорил: «Не нужно печатать написанные на чисто политические темы». Но со мной не согласились. А жизнь покажет, что я прав.

К концу разговора Николай Евграфович сник, будто льдинку проглотил и она застряла у него в горле.

2 мая. Два «события» волнуют сегодня здешних обывателей. На рассвете по одному из переулков пробежал сохатый за реку, и ни одна собака не взлаяла на него. Считают, что это — оборотень.

Женщины пересказывают: в какой-то деревне, не запомнил названия, баба родила мышь о двух головах. Крестятся и недоуменно спрашивают — какая напасть поджидает их? За тот бабий грех навалится на людей горячка или поголовно всех насмерть затрясет двенадцатая лихоманка?

А Федосеев собирается подбрасывать им листовки с политикой!

3 мая. Опять приходил Николай Евграфович. Какой-то тихий, снова поблекший. Суховато спросил — нет ли ненужных мне популярных книг. Он пошлет их духоборам. Но у меня только медицинские.

4 мая. Привезли последнюю почту по зимней дороге. Для меня неожиданно оказалось письмо из Архангельска. Его написала политическая ссыльная Мария Германовна Гопфенгауз, невеста Федосеева. Мой адрес ей прислал «Старик». До ссылки она была связной между ним и Федосеевым. В последнее время она не получает от Николая Евграфовича ответов на свои письма. Доходят ли они до Верхоленска? Там ли Николай? Здоров ли он?

Как врач, ответил ей, что Федосеев болен и что за ним необходим присмотр. Пусть она, невеста, приложит это письмо к прошению, и тогда, надо полагать, ей разрешат отбыть последние годы ссылки здесь.

5 мая. От злой тоски-недоли меня спасает врачебная практика. Появляются даже деревенские пациенты, чаще всего с трахомой. Страшный бич всей округи! Но я не офтальмолог. Не понимают. Плачутся: от заговора знахарок и от крещенской воды — никакого толка. Кланяются до земли: примочки бы пользительной, хоть малую толику. А ежели нет ее у дохтура, то не растолмачит ли он про путь-дорогу к святому ключу.

Не раз я задумывался — с чего началась моя популярность? Оказывается, с облаток, которых здесь никто не видал. Дал хину в облатке одному малярику, и пошла добрая слава. Считают облатку за панацею. Даже чахоточные просят «малюсеньких заглотышей». Отказываю — обижаются. Советую пить медвежье сало, староверы плюются: «ведьмедь поганый».

6 мая. Природа сжалилась над злосчастным краем: резко потеплело. Заиграли ручьи, снова двинулся лед.

Ссыльные греются, сидя на завалинках. Теперь единственное огорчение — не будет почты, пока не откроется через лесные дебри и буераки, как называют здесь ложбины, косогоры да холмы, колесный путь.

И мне придется долго ждать ответа генерал-губернатора на мое прошение о переводе в более южный город. Исправник, у которого я лечил жену, успокаивает: за примерное поведение «его высокопревосходительство разрешит».

8
{"b":"133048","o":1}