Литмир - Электронная Библиотека

Почти каждый вечер пролетали на юг стаи гусей, переговариваясь: «га-га-га, га-га-га», словно вспоминали промелькнувшее лето.

Владимир Ильич думал о своих друзьях и товарищах. Пока мало их для губернского города. Завтра будет больше. Придут интеллигентные рабочие, приведут за собой массу из среднего, самого широкого, слоя пролетариата. Пройдет год-два, и они создадут свой партийный комитет.

Сейчас до крайности необходима газета. И для питерцев, и для киевлян, и для уральцев. Для Кавказа и Сибири, для польских и прибалтийских губерний — для всех. Ведь нельзя не протестовать против оппортунизма нигилистической «Рабочей мысли».

Эти «молодые» пытаются искусственно разорвать связь между рабочим движением и социализмом, свести все к интересам минуты, спекулировать на неразвитости низшего слоя пролетариата, потакать худшим страстям. Но передовые рабочие, те, которые руководят кружками и всей социал-демократической деятельностью, те, которые наполняют теперь тюрьмы и места ссылки от Архангельской губернии и до Восточной Сибири, с негодованием отвергнут бредовые теории.

Многие уже скоро вернутся в фабричные города, в заводские поселки. И на газетную клевету ответят через свою газету.

Эх, если бы не эта проклятая ссылка! Могла бы уже быть газета!

12

…Разбитый на Казачинском пороге пароход «Модест», теснимый дьявольски быстрым течением, привалился бортом к большому камню. К счастью, это случилось на мелководье, и вода не залила топку: котел не взорвался.

Матросы между камней прокладывали коридор из канатов, чтобы пассажиры могли выбраться из беды.

У противоположного берега по-прежнему стояли на якорях «Scotland», пришедший из Глазго, и «Минусинец», принадлежавший купцу Шарапову. Шотландцы спустили на воду спасательную шлюпку, но она не могла пробиться через порог. На «Минусинце» никак не отозвались на отчаянные гудки. А «Николай», спустившийся следом, не сумел подойти к погибающему судну.

Через полчаса из поселка Подпорожного приплыли мужики на лодках. Пантелеймон Николаевич помог женщине сойти с камня, на котором они стояли, в верткую долбленку, передал ей младенца и спустился сам.

На берегу он, вместе с другими пассажирами, долго отогревался у костра…

Потеряны вещи — это полбеды. Жена получает жалованье, и он постепенно снова обзаведется необходимой одеждой. Только добраться бы до телеграфа да известить Олю: жив!

Вниз не так давно прошел с тюремной баржей на буксире последний пароход. Завтра он может появиться здесь на обратном пути в Красноярск. Если в низовьях не затрут льды…

Ночь придется провести у костра.

Жаль, уплыли рукописи, готовый очерк для газеты, связка писем друзей. Жаль книги. Не осталось ни одной.

Кто-то надоумился и пустил подписной лист, чтобы отблагодарить спасителей. Сначала лист подали жандармскому полковнику, который, стоя возле костра, сушил на себе синие брюки с кантами. Он, положив лист на ящик, провел мизинцем по усам, написал свой титул и фамилию, в раздумье постучал карандашом по бритому подбородку и важно пометил: «Один рубль».

— Па-ажалуйте, господа, — поискал глазами, кому передать лист. — Жертвуйте мужичкам!

Пантелеймон Николаевич схватил лист и каллиграфическим четким почерком вывел:

«Политический административно-ссыльный П.Лепешинский — два рубля».

Глава шестая

1

Гулко стучали копыта лошадей по мерзлой земле, словно она была чугунной. Колеса ходка, ныряя в ухабы, звенели толстыми шинами.

Из степи через Енисей дул холодный ветер, хлестал в спины песком. Владимир поднял лохматый воротник тулупа, в который закуталась Надя, и прикрыл ей затылок.

— А ты? — спросила она. — Может, нам обоим завернуться в тулуп?

— Ну, что ты? Я же — охотник. И здесь встречаю вторую зиму. Привык ко всякой погоде.

…Перед самым выездом из дома пришел стражник Заусаев. Сборы поднадзорных в дорогу его не удивили, не озадачили. С тех пор как в прошлом году по прошению, составленному Владимиром Ильичем, был отменен приговор мирового судьи по делу о самовольной отлучке Глафиры Окуловой и Василия Старкова, исправник поумерил строгость. И надзиратели, в свою очередь, ослабили догляд. Все поднадзорные стали на короткое время ездить друг к другу, не спрашивая разрешений.

Расписавшись по три раза — за утро, полдень и вечер, Ульяновы пошли к воротам, за которыми их ждал ямщик.

В новых валенках, скатанных Кудумом, отцом Миньки, в стеганых брюках и в полушубке, подпоясанном ремнем, Владимир выглядел необычно, и Надежда улыбнулась:

— Походишь на великана из сказки о мальчике с пальчик! Верно!

— А ты — на кого?.. Полы тулупа волокутся по земле!..

Теперь, нагнувшись, он закутал ими Надины ноги.

Доехали до поскотины. Ворота уже давно были открыты — скот пасся на полях. Земляной шалашик разбодали быки. Вавила ушел. В дальнюю дорогу дали ему сухарей да сахару. От денег он отказался:

— Вы, чай, сами живете на казенных кормовых…

По быстрой Ое уже плыло «сало», но паром-самолет, привязанный толстым канатом к тросу, перетянутому через реку, еще ходил. Паромщик ловко поставил остроносые карбасы под углом к струе, и река перетолкнула скрипучее сооруженьице к противоположному берегу.

Узенькая змейка проселочной дороги извивалась среди перелесков, разбежавшихся по мягкому увалу Ойского правобережья. Совсем близко на ветках старых берез покачивались черные, как головешки, косачи с лирообразными хвостами и рябенькие тетерочки. Они спокойно клевали бурые сережки.

— Эх, не взял ружья! — Владимир хлопнул рукой по своему колену. — Привезли бы к обеду косачика.

Справа сквозь голые ветки деревьев виднелась обширнейшая долина, за ней — клыкастый хребет, засыпанный до самого подножия алым — при утреннем солнце — снегом.

Впереди за полями темнела горная Саянская тайга. И где-то там в лесах спряталась Ивановка, вероятно не похожая на все другие сибирские деревни.

До ссылки Ульянов даже и не подозревал, что на такой далекой окраине, в холодном краю может быть сахарное производство. Живя в Шушенском, из газет узнал, что еще в 1887 году купец Иван Гусев, которого теперь уже нет в живых, построил среди лесов завод и, в угоду тщеславию, назвал заводскую деревеньку своим именем. Знал Владимир Ильич и то, что на заводе занято шестьдесят рабочих, что они вырабатывают двадцать тысяч пудов сахара в год и что первое время хозяин получал фантастическую прибыль.

А сейчас? Что там происходит? И как завод превращает крестьян в пролетариев?

За перелесками высокий бурьян, разросшийся на межах, разделил деревенские поля на унылые полоски. Одни были желтыми от стерни, другие черными, как крыло ворона.

На них виднелись кучки вялой свекольной ботвы. Урожай, как видно, был мизерным. Да и не могло быть иначе при древних орудиях землепашества! Вон стоят деревянные бороны, прислоненные одна к другой. Вон сиротливо припала к земле ветхая деревянная колесянка от деревянной сохи.

Ближе к лесу разлеглась обширная плантация заводчицы. Там белели высокие бурты свеклы. Бородатые мужики грузили ее в телеги. Поодаль бабы, закутанные в шали, ножами обрезали ботву. Время от времени отогревали руки у костров. Поденщицы! Об их горькой участи Ульянов знал из печати. «Отход в сахар сладкий, да работушка тяжелей неволи!» — говорили на помещичьих плантациях. И таких разнесчастных поденщиц в России — треть миллиона! Даже здесь — добрая сотня! И эксплуатация их, как недавно писала «Сибирская жизнь», «доведена до совершенства». Значит, до крайности, до предела.

Обо всем этом Владимир Ильич думал и разговаривал с женой, пока они ехали по узенькой проселочной дорожке.

Двадцать верст для Сибири — не расстояние, и время пролетело незаметно. Въехали в лес. По обе стороны проселка замерли высокие сосны. Но из-за поздней осени пахло уже не сосновой смолкой, не хвоей, а горьким дымом печей, расстилавшимся низко над бором.

36
{"b":"133048","o":1}