— Странный намек! — заметил на это с усмешкой Эвмен.

Его положение оставалось двусмысленным. Он был официально назначен стратегом Азии, имел в распоряжении громадные денежные средства и мощную армию. Его уважали враги и собственные солдаты. В то же время никто не любил его. Солдаты не могли простить ему смерти Кратера, генералы — низкого происхождения, враги — неожиданных для них полководческих дарований, уязвлявших и Антигона, и Птолемея, и Лизимаха, и менее значимых, но не менее о себе мнящих. Днем солдаты славили Эвмена, а ночью вполне могли напасть на него. Каждый из генералов считал своим долгом выразить свое уважение стратегу Азии, и каждый был готов в любой момент его предать. И ничего нельзя было поделать. Разве что…

Эвмен неожиданно нашел способ, как обезопасить себя от предательства. Он просто-напросто занял кучу денег у своих генералов. Не для себя, на нужды войска, обещая отдать сразу после победы. Теперь генералы боялись потерять деньги в случае смерти Эвмена, и многие, состоя в заговоре против него, доносили о замыслах заговорщиков. Столь экстравагантным ходом Эвмен сплотил вокруг себя птенцов гнезда Александра и решил начать кампанию против Антигона. Антигон, имевший превосходство в силах, тут же поспешил навстречу. Но Эвмен перехитрил его, укрывшись за Паситигром.[48] Когда ж Антигон начал переправу, кардиец дал части вражеского войска перебраться на другой берег и лихим налетом наголову разбил авангард. Антигон попятился в Мидию, по дороге потеряв еще треть войска от болезней и нападений враждебных племен.

После этой, новой победы Эвмен приобрел у солдат такой авторитет, что они отказывались подчиняться кому-то, кроме него. Они поняли, что победа там, где Эвмен, и потому и слышать не хотели о том, чтобы передать власть раздающему баранов Певкесту или Тевтаму.

— Эвмен! — ревели аргираспиды.

— Эвмен! — вторили им гипасписты!

— Эвмен! — восклицали наемники.

— Эвмен! — вопили всадники.

Когда же Эвмен заболел, а поблизости показалось войско Антигона, воины потребовали, чтобы носильщики вынесли кардийца в первые ряды и стали стучать в шиты, вызывая Циклопа на битву. Тот подумал и решил отступить. Тогда Эвмен погнался за ним и вынудил дать сражение. Это была грандиозная битва, в которой участвовало почти шестьдесят тысяч человек и около двухсот слонов. Солдаты Эвмена разгромили центр и левый фланг Антигона, но тот не отступил, как советовали друзья, а бросил в атаку конницу правого фланга. В результате ни один из противников не был разбит. Потери Антигона были примерно в пять раз больше, но эвменовы генералы потребовали трубить ретираду, боясь превосходящей вражеской конницы, и, таким образом, поле сражения, а значит, и победа достались Антигону.

Антигон поспешил увенчать себя лаврами, прекрасно при том понимая, кто в самом деле выиграл эту битву, после чего продолжил отступление, уступив Эвмену плодородную Габиену. Эвмен не стал препятствовать ему, опасаясь предательства полководцев, которые вновь выражали недовольство кардийцем. Те из них, что посчитали, что войско одержало победу, приписывали ее на свой счет. Те ж, что считали, что проиграли, называли виновником поражения Эвмена.

Армия Эвмена разместилась на зиму в Габиене, причем каждый из сатрапов стал отдельным лагерем, чтобы быть подальше от ненавистного кардийца. Надо ли говорить, что Антигон очень скоро проведал об этом.

Лучшей возможности покончить с Эвменом нельзя было и придумать. Антигон повелел генералам поднимать полки в поход. Дабы сохранить замысел в тайне, он сообщил солдатам, что ведет их в Армению. На деле армия ускоренным маршем устремилась в Габиену, где беспечно пировали эвменовы генералы.

Антигон рассчитывал атаковать врага не позже, чем через десять дней — именно на это срок был рассчитан паек, взятый в дорогу солдатами. Сатрапы узнали о приближении Циклопа, когда его армия шла уже шестой день. О том, чтобы за четыре дня собрать раскиданные на многие сотни стадий корпуса, нечего было и думать. Певкест предлагал бежать, но Эвмен его остановил.

— Ничего страшного, — сказал он. — Надо лишь сделать так, чтобы Одноглазый думал, будто все войско уже здесь.

— Но как? — спросил Певкест.

— Мы разожжем огни.

По приказу Эвмена воины разожгли по отрогам гор тысячи и тысячи костров, при виде которых Антигон решил, что вражеская армия собралась воедино и готова к битве. Пораженный столь неприятным открытием, Антигон замешкался, дав стратегам Эвмена время подтянуть свои полки.

Все! Армия Эвмена была в сборе и она превосходила войско Антигона. Сам того не желая, Эвмен поставил врагов в безвыходное положение. Вернуться они уже не могли — была зима, у воинов кончился провиант, кони остались без фуража. Антигон был вынужден решиться на битву. Зная о настроениях эвменовых генералов, он послал к ним тайных гонцов, предлагая выдать Эвмена и покончить с междоусобной враждой. Генералы колебались, ибо сколь сильна была их ненависть к кардийцу, столь же велико было и их недоверие к Антигону. В конце концов они порешили позволить Эвмену выиграть последнее сражение, а уж потом избавиться от него.

Эвмен тут же узнал о заговоре через заимодавцев-сатрапов. Он думал всю ночь — ночь перед битвой. Он мог оставить войско и бежать, благо имел и верных друзей, пусть немногих, и деньги. Но это означало бы конец дела, какому он честно служил, это означало предать солдат, какие верили ему, это означало опозорить себя столь великой трусостью, перед какой померкли б все его предыдущие победы. И потому Эвмен решил остаться, рассчитывая на то, что войско защитит своего победителя, а в победе кардиец не сомневался.

Утреннее солнце облило холодным серебром выстроившиеся к бою полки. Превосходство было у Эвмена, его войско на четверть преобладало в людях и почти вдвое — в слонах. Но у Антигона была превосходная конница, у него были опытные генералы, на верность которых он мог положиться; его воинам, наконец, нечего было терять, а отчаяние, как известно, придает сил. И потому каждый из полководцев знал, что битва будет нелегкой, и каждый намеревался решить исход ее своим козырем. Для Эвмена таким козырем были аргираспиды, самодовольные и вечно ворчащие, но несокрушимые в бою. Антигон рассчитывал на своих всадников и на… измену. Он верил, что эта измена случится, и он не ошибся.

Но измена случилась не сразу. Начало этого дня было многообещающим для Эвмена. Аргираспиды дружным воплем приветствовали его, поклявшись, что добудут победу. Они отправили к стоящей против них фаланге гонцов, кричавших:

— На кого вы поднимаете руку, мерзавцы? На своих отцов?

Этот крик привел пехотинцев Антигона в сильнейшее замешательство, и они дрогнули, еще не вступив в битву. А затем аргираспиды пошли в атаку. Это было изумительное по своей красоте зрелище — шеренги блистающих серебром щитов воинов, шаг в шаг наступающих на трепещущих в страхе врагов. Антигон понял, что ему не удержать центра и бросил в атаку ударный конный корпус, поддержанный несколькими десятками слонов. Этот корпус должен был смять правый фланг Эвмена, но тот заранее выстроил здесь своих лучших всадников и готов был принять удар.

И тут случилось предательство. Певкест, то ли из ненависти к Эвмену, то ли приняв мзду от Антигона, бросился в бегство, уводя за собой большую часть всадников. Напрасно Эвмен кричал ему, Певкест скакал, не слушая криков. Тогда кардиец собрал немногих оставшихся воинов и слонов и бросился на врага, надеясь навязать бой и дать фаланге время разгромить врагов в центре. Всадники и слоны смешались в единую визжащую массу, засвистели дротики и стрелы, сталь мечей и копий со звоном пала на щиты, доспехи и украшенные золотом шлемы. То была яростная схватка, в какой воины Эвмена доказали право быть победителями. Но врагов было слишком много. Они брали числом, и витязи кардийца один за другим падали наземь, а слоны все чаше вскрикивали от боли, пораженные копьем или брошенным умелой рукой дротиком.