Варвары смешались в смущении, и четырем сотням римских всадников не стоило особого труда опрокинуть и обратить в бегство многотысячную толпу. Успех был поразителен. Рим еще не знал случая, чтобы несколько сот всадников побеждали целое войско. Рим славил Марцелла, но тот не считал свою победу чем-то из ряда вон выходящим.

— Всего-то и дел, что сразить одного-единственного растяпу. Правда, доспехи у него были отменны. — Указанные доспехи Марцелл посвятил Юпитеру.

Когда же на Апеннины пришла новая бела — Ганнибал, сенат направил Марцелла в Сицилию сражаться против разорявших сикелийские берега эскадр пунов. Это была не та война, о какой мечтал Марцелл, но он не корил судьбу, а воевал — воевал яростно и умело. Но пришел день Канн, и Рим вдруг обнаружил, что у него больше нет войска, как нет и полководцев. Разве что Фабий, но тот был умел лишь в изматывающих маневрах, что неспособны поднять дух воинов и вызывают насмешки врага. Разве что…

— Марцелл! — дружно вскричали квириты. — Марцелл! Как мы могли забыть о Марцелле?!

Рим вовремя вспомнил о Марцелле, ибо положение города к тому времени было катастрофическим. Ганнибал напрасно не пошел на Рим, как советовал ему старый рубака Махарбал. Город не устоял бы даже перед горсточкой нумидийцев. Но Пуниец остался на месте, а вместо него в Рим пришла весть об ужасающем поражении.

Эта весть подкралась черной молвой, и поначалу в нее не поверили. Верней, никто не хотел верить, но страх и боль змеей проникали в сердца.

Рим всполошился. Напрасно сенаторы кричали на форуме перед народом, убеждая, что все это — не более, как вражеский вымысел — дабы посеять панику. Стенания и вой женщин, матерей и жен тех, кто ушли на битву с Пунийцем, заглушали голоса досточтимых сенаторов.

Отцы Города растерялись. Средь них было не так уж много решительных мужей. Самые решительные вступили в войско и теперь… Никто не знал, что с ними теперь.

Но, хвала богам, в Риме остался Фабий. Старик взял слово и предложил — точней, приказал:

— Нечего распускать сопли! Побеждены мы иль победили, скоро станет известно. Пока же надлежит принять меры на тот случай, если и впрямь побеждены. Пусть у ворот станет крепкая стража, а на дороги будут посланы всадники, которые или встретят гонцов от Варрона и Павла, или же предупредят нас, если объявится неприятель!

Гора свалилась с сенаторских плеч.

— Да будет так! — постановили отцы Города.

Несколько десятков юношей на самых быстрых конях были отправлены на Аппиеву и Латинскую дороги. Вскоре некоторые из них вернулись, подтвердив слух о поражении новыми слухами, а потом прискакал гонец из Венусии, от Варрона, привезший послание консула. Варрон сообщал о катастрофе, постигшей войско, о бесчисленных жертвах, Городом понесенных. Рим окрасился в траурные цвета. Но дабы скорбь не стала причиной гибели города, сенат постановил ограничить срок траура тридцатью днями.

Варрон написал, что сумел собрать десять тысяч воинов. Это было уже что-то. Сенат немедленно принял решение о мобилизации еще четырех легионов. Так как большинство римских граждан пали в сражениях, либо пребывали в плену, в армию записывали даже шестнадцатилетних. За государственный счет были выкуплены восемь тысяч рабов, давших согласие сражаться за Город. Были освобождены из тюрем и получили прошение преступники, готовые записаться в войско. Брали всех, кто способен держать оружие, но далеко не каждый способный признавался достойным. Сенат отказался выкупить пленных, каких хватило бы на добрых два легиона. Тит Манлий Торкват, в прошлом славный полководец, один из тех Торкватов, что всегда славились любовью к обычаям, заявил:

— Воин, сложивший оружие один раз, без колебаний сложит его вновь. Мы вернем Городу десять тысяч трусов, а Ганнибал получит деньги для новой войны! Не бывать тому!

— Не бывать! — поддержали сенаторы.

Сенат отказал пленным в выкупе. Все они должны были вернуться назад к Ганнибалу, а когда некоторые, вопреки воле народа, пожелали остаться, их выдворили из Города силой.

Неслыханная беда ожесточила сердца, укрепила их. Каждый старался забыть о своей личной боли, отдать все силы, а, если потребуется и жизнь, во благо Города. Все, кто имели на это силы, вступали в войско. Юнцы прилежно учились владению мечом и пилумом, седобородые старики, служившие еще под началом Дуилия и Регула, нахохлившимися воронами стояли на городских стенах.

Не хватало оружия, и сенат решил вооружить новобранцев трофейными галльскими мечами и щитами, захваченными когда-то Фламинием. Кузнецам было велено ковать мечи по иберскому образцу. Новым мечом — его назвали гладий — намеревались перевооружить все легионы.

Богачи добровольно несли в храм Сатурна[39] мешки с серебром и дорогую посуду, те, кто не имел звонкой монеты, отписывали в казну наделы, купцы передавали товары и выручку государству, жены и юные девы жертвовали во имя спасения родины свои украшения. Вскоре казна была наполнена, новые легионы надежно прикрыли город, распущенность и другие пороки исчезли, словно выжженная огнем чумная язва.

Марцелл прибыл в город как раз в тот день, когда на форуме пороли некоего Кантилия. Он был писцом при великом понтифике и соблазнил сразу двух весталок. Нарушивших обет девиц живьем зарыли в землю, а Кантилия забил до смерти сам великий понтифик.

— Хорошо! — одобрил Марцелл. — Я вижу, Рим созрел для серьезной войны! — Марцелл был невысокого мнения о своих предшественниках, но с похвалой отозвался о Ганнибале. — Наконец-то нашелся тот, кто научил нас с уважением относиться к врагу!

Принеся положенные жертвы, Марцелл отправился к войску, собранному в Касилине. К тому времени Ганнибал покинул Капую и отправился к Ноле, где чернь готова была перейти на сторону карфагенян. Перед Марцеллом встал нелегкий выбор. Рискованно было вести еще не оправившуюся от катастрофы под Каннами армию к городу, где могла ждать засада. Но и предоставить Нолу собственной судьбе полководец не мог, ибо в этом случае на сторону Ганнибала перешли бы еще многие италийские города, и Рим рисковал остаться вообще без союзников.

— Да будет на все воля богов!

Стремительным маневром Марцелл занял Нолу, опередив Ганнибала. Тот не решился штурмовать хорошо укрепленный город и ушел к Неаполю, к которому уже подступал прежде. Но в Неаполе уже сидел римский гарнизон. Раздосадованный, Ганнибал повернул к Нуцерии. Этот город после осады и несколько приступов карфагеняне взяли, но Нуцерия — не ровня ни Неаполю, ни Ноле, да и сама победа была столь неубедительна, что Пуниец в гневе приказал перебить местных жителей.

Нет, это не было победой, и Ганнибал вновь повернул к Ноле. Ноланский плебс желал сбросить римскую власть — это означало и избавление от собственного сената с соответствующим переделом имущества, столь любым сердцу черни. Ганнибал установил связь с недовольными, те обещали помощь.

Но Марцелл, в свою очередь, не дремал. Сначала он добрым отношением склонил на свою сторону самого видного, явного сторонника карфагенян некоего Луция Бантия, который отважно бился под Каннами в рядах римских союзников, весь израненный был подобран и вылечен карфагенянами, а потом и отправлен с дарами домой. После такого к себе отношения Бантий не мог не стать союзником карфагенян. Он был столь популярен, что устранить его мечом или тюрьмой Марцелл не мог. Тогда римский полководец решил выбить клин клином. Бантий был обласкан, получив в подарок деньги и лучшего из коней Марцелла, и с тех пор верой и правдой служил римлянам.

Однако чернь волновалась. Шпионы доносили Марцеллу о готовящемся перевороте. Бунт был не столь опасен сам по себе, но он мог помочь Ганнибалу овладеть городом.

— Я не уверен, что мы сумеем отразить сразу два удара — и в грудь, и в спину, — сказал Марцелл. — А посему, следует сделать так, чтобы эти удары нам нанесли по очереди, причем первый я хочу получить в грудь.

Ганнибал получил ложную весть, что римляне вот-вот уйдут из города. Наутро карфагеняне пошли на приступ. Стены Нолы были безлюдны, так что можно было решить, что Марцелл и впрямь ушел. Но как только передовые отряды пунийцев приблизились к воротам, из них высыпали воины. Не ожидавшие такого поворота событий карфагеняне побежали. Потери их были невелики, но Марцелл ликовал, ибо эта была первая его победа над карфагенянами, это была первая победа римлян после Канн.