— Вперед! Только вперед! — покрикивали центурионы.

Римские отряды переправлялись через реку, направляясь к малому лагерю, из которого уже выходили в поле когорты третьего легиона. Легаты немедленно развертывали отряды по плану, намеченному Варроном. Восемь легионов, числом своим за счет союзных войск равных шестнадцати легионам обычным, стали подле друг друга, образовав гигантский четырехугольник в тысячу воинов по фронту и в семьдесят рядов в глубину. Поле испещрилось квадратиками манипул, расставленными столь часто, что в глазах неприятеля они сливались в сплошную сверкающую оружием, пестрящую щеточками черных и белых перьев линию. На флангах разместились всадники — по десять турм на каждом. На левом стала конница союзников, которую возглавил Варрон, на правом — римская во главе с Павлом. Отряды легкой пехоты густой цепью выстроились перед основными силами, готовые встретить врагов стрелами, дротиками и каменными пулями из пращей.

Мертвое с ночи, поле ожило, задышало, зашумело, загрохотало. Воины били мечами о щиты, чтобы подбодрить себя, оглушительно ржали встревоженные кони, земля гудела от поступи многих тысяч ног и от топота копыт. Великий день для земли, алчущей свежей крови!

С другой стороны поля, между морем и берегом Ауфиды выстраивались карфагеняне. По приказу Ганнибала генералы не спешили разворачивать полки и стали делать это, лишь окончательно определив, как построились римляне. Если Варрон рассчитывал продавить середину неприятельского строя, то Ганнибал намеревался ковать свою победу на флангах, где против римской и италийской конницы стали соответственно испанцы и галлы слева и нумидийцы на правом крыле. Побежали вперед быстрые на ногу балеары, растягиваясь в цепь по всей линии фронта. Следом стали выстраиваться отряды тяжелой пехоты. В центре стали полуголые могучие галлы вперемежку с иберами, щеголявшими в белых с красной каймой туниках. По бокам от фаланги заняли место ливийцы. Они не стали разворачиваться в строй, но остались стоять в колоннах. Ганнибал поступил так неспроста: теперь в зависимости от развития ситуации он мог или укрепить ливийцами строй фаланги, для чего воинам требовалось лишь сделать полуоборот к центру строя, или удлинить фронт. Ливийцы были вооружены римским оружием, захваченным при Тразимене: карфагеняне уже имели возможность убедиться, что в бою против римлянина более прочих удобен скутум и схожий с иберским меч, более короткий, чем тот, каким обыкновенно сражались ливийцы.

Убедившись, что разгадал план сражения римлян, Ганнибал опасался за середину своего строя, какой предстояло выдержать натиск неприятельских легионов. Потому Ганнибал стал здесь сам в окружении тысячи отборных всадников, что должны были цементировать строй яростных, но не слишком упорных иберов и галлов. Видя подле себя самого Ганнибала, наемники ободрились и громкими криками приветствовали готовность вождя умереть рядом с ними.

Обе армии были громадны своим числом, и развертывание их продолжалось до самого полудня. Лишь когда солнце всползло к зениту, противники начали движение навстречу друг другу. Как раз в этот миг поднялся волтурн, южный ветер, нередкий в этих краях. Он дул в спину карфагенянам и в лицо римлянам. Когда пуны устремились в атаку, тучи пыли, взметнувшейся из-под бессчетного множества ног и копыт, обрушились на римлян, мешая им видеть, что творится вокруг. Но поначалу это не показалось Варрону большой помехой, тем более что легкая пехота римлян опрокинула балеаров.

Балеарский пращник хорош в дальнем бою, ибо никто с такой меткостью не умеет бросать камни, что немудрено, ведь отрок с Балеар не получал еды, покуда не собьет меткими бросками с ветвей немалое число мишеней. В сражение балеар берет с собой три пращи: для дальнего, среднего и ближнего боя — страшное оружие, о чем знают те, кто с ним сталкивался. Град камней осыпает противника, но чем ближе у того достает мужества подойти, чем тот напористей, тем неуверенней чувствует балеар, ибо не приучен сражаться мечом и не имеет доспехов, рассчитывая лишь на ловкость и быстрые ноги. Потому дротик для балеара страшен, ведь камень может и ранить; дротик, не встречая брони, почти наверняка сразит. Потому-то балеары и дали лишь два залпа — из дальней и средней пращи, после чего, не вытаскивая пращу для ближнего боя, обратились в бегство, преследуемые воодушевленными успехом велитами.

Следом сшиблись всадники. Конные галлы и иберы Гасдрубала атаковали римскую кавалерию. Римляне уступали числом и, верно, долго не устояли б, но конное сражение происходило на небольшом клочке земли между рекой и сближающимися пехотными полками. Карфагенские наемники не могли использовать здесь свой перевес, ибо воины стояли столь близко друг к другу, что конный бой вскоре перерос в свалку, а кое-где всадники даже сошли с лошадей и рубились пешими.

На другом крыле Махарбал с нумидийцами набросился на конницу союзников. Африканские варвары использовали свою любимую тактику — наскакивали и забрасывали врагов дротиками, не вступая в рукопашную схватку. Немало италиков пало с коней, но прочие упрямо держались, не позволяя нумидийцам выйти в тыл римского войска.

Покуда всадники мерялись доблестью и числом, сошлись между собой и фаланги. Метнув пилумы, римляне тут же сошлись в мечи. Так приказал Варрон, сознававший преимущество неприятельских флангов и потому торопившийся решить исход сражения в центре. Яростный бой завязался по всей линии фронта. Галлы и иберы сражались отчаянно. Первые, пугающие мощным телосложением и презрением в смерти, со всего маху обрушивали на щиты и шлемы врагов тяжелые мечи, вторые полагались не на силу, а на умение, выискивая короткими острыми клинками бреши в защите легионеров. Но трудно найти такую брешь, когда перед тобой настоящая стена из щитов, из-за которых то и дело выскакивают смертельно разящие клинки. Трудно пробить эту стену и ударом сверху, с какой бы силой не нанесен этот удар. Стальная полоса — окантовка скутума — выдержит, а если же меч пойдет напрямик, в слепой надежде сокрушить обитую кожей преграду, его встретит умбон, которым можно еще и ударить. Великолепен римский шит для воина, сражающегося в строю. Особенно если противник и вовсе лишен этого щита, изуродованного пилумом и потому отброшенного. Тогда он обречен, его не спасут ни галльская сила, ни иберийская сноровка. Римлянин отразит пять, десять, а если нужно, и двадцать ударов, а потом улучит момент и выбросит вперед правую руку, до половины вгоняя клинок в могучую грудь галла или багря кровью белоснежный хитон ибера.

Шаг за шагом ганнибаловы наемники начали подаваться назад, оставляя на земле окровавленные тела. Шаг за шагом.

Победоносно взревели римские трубы, командиры подбадривали воинов, побуждая в них рвение.

— Еще удар! — и мы сомнем их! — кричал Гемин Сервилий, начальствующий над фалангой.

— Полнатужитесь-ка ребята! — хрипели легаты.

— Вперед, ленивые псы! — рычали центурионы.

Карфагенская фаланга начала прогибаться в центре, где натиск был особенно силен. Еще усилие — и она будет разорвана надвое. И тогда — конец! Наемники бросятся в бегство, и ливийцы с конницей уже ничем не смогут помочь. Ганнибал обнажил меч и вступил в бой, собственным примером ободряя солдат. Он тупил клинок о неприятельскую сталь, с надеждой посматривая туда, где в туче пыли мелькали шлемы и конские гривы. Все должно было решиться именно там…

— Нам их не опрокинуть! — крикнул Махарбалу вырвавшийся из пыльного облака офицер.

— Вижу! — прорычал в ответ старый вояка. — Тогда применим старый трюк! Действуйте, ребята!

Стоявший подле нумидийский князек понял своего командира с полуслова. Он свистнул, и пять сотен всадников бросились к римлянам. Не доскакав двух десятков шагов, нумидийцы спешились и сложили у ног дротики и мечи, давая понять, что сдаются. Весьма удивленные таким поворотом событий, римляне окружили пленников и повлекли их в тыл. Кое-кто пытался вязать перебежчиков, но Павел запретил это делать.

— Пусть остальные видят, что мы милостивы к тем, кто осознали бессмысленность вражды с Римом. Еще немного, и весь этот сброд побросает оружие!