— Квинт, кончай с этим занятием. Приказано собраться на претории. Корнелий намерен держать речь.

Центурион пошевелил губами, словно подумывая о чем-то спросить, но словно и не решился. Скрывая нежелание куда-то идти, он отложил копье, поднялся и крикнул разглядывавшим его персону легионерам:

— Ну, что расселись?! Не слышали?! Достойный Публий Корнелий Сципион желает сказать вам свое слово! Шевелись! Работай ногами!

Солдаты поднимались без большой охоты. Кое-кто ворчал: всегда найдется готовый поворчать по каждому поводу, но многие и не возражали против нежданного развлечения.

— Посмотрим, что скажет наш Марс! — пробасил Церрий, гигант с наивным лицом ребенка, какое делали взрослым глубоко рассекавшие левую щеку и подбородок отметины — память о схватке с инсубрами.

— Верней, послушаем! — поправил Ганурий, известный трепач, привычным жестом почесав отметину-родинку на левой щеке. — Наверняка будет говорить о том, какой хороший он и какой плохой Ганнибал. Пунийский мальчишка, сопляк, приведший с собой всякий сброд!

Ганурий искусно придал резкому, словно пила, голосу легкую хрипотцу, весьма похоже сымитировав надтреснутый голос консула. Солдаты, — из тех, что слышали Сципиона прежде, — как по команде захохотали. Центурион тоже хмыкнул, но счел за долг одернуть насмешника.

— Попридержи язык, ты не на рынке!

Ганурий незамедлительно ухватился за возможность продолжить разговор.

— А жаль! Я бы не отказался сейчас очутиться на рынке! Скажем, на Коровьем! Пощупать там курочек, тех, что прячут гузки под коротенькой столой.

Ганурий звонко закукарекал, вызвав новый приступ смеха у благодарных зрителей. На этот раз не удержался от усмешки и Невий, заметивший уже более благодушно:

— Ладно, хорош трепаться. Пошли!

Он повесил на пояс меч, некоторые из легионеров последовали его примеру, но большинство оружия не взяли. Ввиду близости неприятеля лагерь прикрывали удвоенные караулы, так что внезапного нападения не ожидалось.

Мимо установленных рядами палаток воины вышли на порта претория — проход, ведший к ставке командующего. Отовсюду появлялись легионеры, присоединявшиеся к тем, что шли на зов консула. При виде сотен мужественных, полных решимости лиц, сверкающих шлемов, крепких плеч, облаченных в доспехи, у Невия сладко защемило сердце. «Кому ж устоять перед такой силой?! — с восторгом подумал центурион. — Кому?!»

У шатра консула уже волновалась толпа, непрерывно пополняющаяся. Толпясь перед трибуной, легионеры ожидали появления Публия Корнелия Сципиона, консула Рима и командующего войском, посланным против дерзкого Ганнибала. Собравшиеся негромко переговаривались, глухо звенело оружие, взгляды машинально цеплялись за стоявшего перед шатром красавца-легата да заблаговременно вышедших к трибуне ликторов.

Наконец появился и Сципион. Не отвечая на приветствия, поднялся на склоченную из грубо обтесанных бревен трибуну. Был он высок, немного грузен, крепок телом, нижнюю челюсть выпячивал демонстрируя решимость и твердость духа.

Вытянув перед собой обращенную ладонью к земле руку, Сципион поприветствовал солдат. Те ответили дружным ревом, сотрясшим воздух.

— Salve, Корнелий!

Сципион был уважаем (хотя и не очень любим) в войсках, так как имел славу решительного и вместе с тем разумного мужа — такие не медлят, робко топчась на месте, но и не бросаются очертя голову в маняще расставленную петлю.

Консул растянул губы, умело придав улыбке скупую мужественность, резким жестом приказал собравшимся замолчать.

— Солдаты! — закричал Сципион хрипловато, будто каркнул. — Воины! Дети Ромула! Слова, что я говорю сейчас, могут показаться ненужными! Вам, победоносно пронесшим римские знамена по долам Галлии, вам, доблестно воевавшим с разбойниками-иллирийцами! А ведь средь вас есть и те, кто помнят войну с Гамилькаром, и даже те, достойные потомки первых, кто испробовали твердость мечей на этом мальчишке, дерзком выскочке Ганнибале!

Ганурий фыркнул и локтем подтолкнул Невия, призывая его оценить свою недавнюю пародию на речь консула, говорившего почти слово в слово с тем, что ораторствовал у костра маленький легионер. В ответ центурион отвел взор, давая понять, что выходки Ганурия его больше не занимают. А Сципион продолжал витийствовать вдохновляя и утверждая.

— Орлы! Нам ли опасаться врага, битого нами на суше и море, врага, отдавшего нам острова — и плодородную Сицилию, и населенную дикарями Сардинию, врага, много лет платившего победоносному Риму дань?! Нам ли?! Разве не мы, римляне, снисходительно позволили поверженным в прах пунам оставить Сицилию и убраться в свой Карфаген, за что те заплатили, словно за выкуп раба, по восемнадцати денариев за человека?! Рабы — вот с кем нам предстоит иметь дело! Рабы и дети рабов, ведомых сыном того Гамилькара, что молил о пощаде, припадая к стопам консула Лутация! Рабы, ведомые дерзким мальчишкой, лишенным благодарности к милосердному победителю!

Я не боюсь их! И вы не боитесь! Победителю не подобает отступать пред побежденным, чья душа преисполнена робости. Я опасаюсь другого. Завтра мы победим этих ничтожных людей — не людей даже, а призраков, оборванных, изголодавшихся, с обмороженными руками и ногами, лишенных сил и отваги; людей, затупивших оружие и восседающий на обессиленных лошадях! И я боюсь, что наши сограждане скажут, что это не мы, а Альпы победили Ганнибала. Что нам осталось лишь подтолкнуть едва держащегося на ногах врага. Но, может быть, в этом и будет высшая истина, высший суд! Ведь сами боги ополчились на неразумных, дерзнувших пойти через Альпы — преграду божественную, выше пределов и сил человеческих! Сами боги покарают их, а мы лишь выступим вершителями приговора богов! Но как бы там ни было, как бы не слаб и робок был враг, вы, каждый из вас, не должны позволить сердцу поселить в нем благодушие или, тем более, робость! Вы должны помнить, что враг слабее нас, но он в отчаянии, что он труслив, но и яростен. Мы сильнее, но он будет сражаться, и потому каждый из нас: начиная с меня и кончая новобранцем-гастатом, не должен забывать, что мы — последняя преграда на пути к Городу, и биться так, будто мы бьемся под стенами Рима за жен и сестер, седовласых отцов и юных отроков! Победа или горькое, постыдное поражение — это зависит только от вас! Верней, победа или смерть, ибо для римлянина нет поражения! — Взметнув вверх правую руку, Сципион объявил окончательно подсевшим голосом:

— Dixi.[5]

Солдаты ответили дружным ревом, крича:

— Слава Сципиону! Победа! Смерть пунам! Смерть горбоносым!

Какое-то время консул жестами отвечал на крики толпы, затем сошел с трибуны и скрылся в шатре. Красавец-легат провозгласил, перекрывая крик воинов:

— Консул кончил! Расходитесь и готовьтесь к битве! Завтра мы выдерем розгами варваров-пунов!

Легионеры ответили новым ревом, на этот раз чуть с меньшим энтузиазмом, и начали расходиться. Невий с товарищами направился в сторону, где располагался их легион.

— Хорошо сказал! — центурион со значением поднял вверх палец. — Достойный муж!

— Да! Да! — поспешно, с подобострастностью согласился шедший рядом солдат-новобранец.

— Да! — с хитрой интонацией завопил неугомонный Ганурий. — Вот только я так и не понял, что должен делать больше: презирать или опасаться. Раз эти пуны столь ничтожные вояки, к чему браться за мечи нам? Раздадим оружие рабам, и дело с концом! А то еще…

— Помолчи! — перебил солдата Невий. — Не следует перед битвой вести такие речи. Иначе я доложу об этом легату, и тебя высекут!

Ганурий умолк. Впрочем, зная его характер, можно смело предположить, что ненадолго. И впрямь, вскоре он вновь открыл рот, но заговорить не успел, ошеломленный удивительным происшествием.

На дорогу, прямо перед идущими впереди солдатами, выскочил громадный волк, поседелый от старости. Легионеры — а это были воины второй когорты, ни один из которых не имел при себе оружия — дружно прыснули в стороны. Презрительно рыкнув, волк устремился к застывшим Невию и сотоваришам. Замешательство центуриона длилось ничтожный миг, а в следующий он держал в руке меч.