Жеребец под епископом встал на дыбы, сбрасывая всадника. Макс этого не заметил, но заметил его противник и его рука слегка дрогнула. Не настолько, чтобы промахнуться по щиту, не настолько, чтобы не преломить копье, но настолько, чтобы копье ударило в щит Макса чуть-чуть не под прямым углом и сломалось, оставив щит в целости. Макс тоже сломал копье

Франц чуть не упал, когда увидел Его Светлость с улиточным щитом. Едва Макс подъехал, он замахал руками и оставшимся щитом. Макс привычно развернулся и Франц заменил щит на новый с той скоростью, как в понятной читателю аналогии меняют колеса на пит-стопах автогонок.

Макс посчитал, что проигрыш, выигрыш и ничья для трех туров турнира — хороший результат и сообщил герольду о 'проявлении вежливости' и снятии себя с турнира.

После третьего тура полагался большой перерыв. В перерыве барьеры были отданы оруженосцам. Теперь копья ломались реже, а из седла вылетали чаще. Травм стало больше. Макс насчитал четверых, кого уносили, и девятерых, кого уводили. Всех удивил Феникс, который выиграл оба поединка, один раз выбив противника из седла, а второй — более удачно преломив копья. Второй проигравший оруженосец, осознав, что остался без коня, устроил некрасивый скандал, жалуясь на Феникса, который слишком мал, чтобы в него можно было нормально прицелиться, и вертится под ударами вместо того, чтобы держаться прямо, чтобы об него ломались копья.

Макс, не торопясь, снял доспехи и собрался уже съездить в лагерь, чтобы перекусить и переодеться, но вынужден был немного задержаться. Откуда-то появился Людвиг-Иоганн Бурмайер, которого сопровождал Феникс в новом доспехе для конного турнира. Оказывается, он решил оформить вызов на завтрашний пеший бой со всеми формальностями. Макс вызов принял и отметил, что Людвиг-Иоганн во-первых, относится к обыденным рыцарским делам как-то по-книжному, что в его возрасте странно, а во-вторых, в конном турнире не участвовал, что еще более странно.

Третьей сегодняшней странностью было отсутствие вызовов от кого-нибудь еще из раубриттеров. Четвертой — отсутствие Шарля-Луи. В конном турнире он вообще не участвовал, а швейцарцы доложили, что не видели его ни в лагере, ни на трибунах. Услышав насчет трибун, Макс посмотрел на женскую ложу. Шарлотты там уже не было.

Тем временем, перед трибуной разгорался скандал. Епископ осыпал возвышенными проклятьями рыцаря, поранившего его коня. Рыцарь-француз или не понимал, или притворялся, что ничего не понимает, отказывался платить за ущерб, нанесенный коню и обвинял во всем 'рыцаря справа, изобразившего на щите черт знает какое улиткоподобное чудовище'.

Расследование показало, что внимание почтенной публики было приковано к поединку епископа, а два рыцаря дорожкой дальше никого не интересовали. Даже оруженосцы, дежурившие у барьеров, не обратили внимания, какой герб был у де Круа. Их показания распределились от 'белый щит' до 'лазоревый щит' с пятью вариантами гербовых фигур.

На самом деле оберкригшнека кроме 'потерпевшего' рыцаря заметили всего шесть человек. Габриэль счел его каким-то замыслом четы де Круа и, честно выполняя свою часть сделки, заявил, что ничего подобного не видел. Турнирный стражник, чья обязанность была подхватывать вылетающих из седел рыцарей, будучи простолюдином и конформистом, не рискнул не согласиться с рыцарем чести. Другой турнирный стражник в грош не ставил рыцаря чести, как каталонца, но, испытывая неприязнь ко всем французам, тоже сказал, что никаких улиток он не видел. Помощник герольда был умеренно пьян и кроме улитки в течение дня наблюдал белку, зеленых чертей, мокрую курицу, претендующую на феникса, рыцаря в епископской мантии вместо налатника, левиафана, машущего хвостом и элефанта, машущего ушами. Последние два были как живые, с одним из них даже разговаривал священник.

Рыцарь, который сражался с Максом, не отличался хорошим зрением. То есть, щит он видел, а детали герба уже с трудом — нечто белое на синем, целиться в центр белого. Он уверенно подтвердил, что де Круа начал и закончит турнир со своим гербом, серебряным щитком на лазоревом фоне. И горе тому, кто усомнится в его рыцарском слове. После чего почесал переносицу и надел очки. Больше ему вопросов не задавили.

Франц, которого выловили помощники герольдов, узнав, что улитку никто не видел, вытер со лба кварту пота и предложил собрать с поля обломки щитов Его Светлости. Как и следовало ожидать, никаких улиток там и рядом не лежало.

Наконец, Максимилиан де Круа предстал перед Судом Любви и Красоты и поклялся, что, несмотря на то, что его окружают разнообразные человекоподобные улитки, из которых многие в штанах, а некоторые и с алебардами, он никого из них пока еще по щиту не размазал, и с самого начала турнира герб не менял. После чего добавил, что обозвать улиткой древний герб де Круа это прямое оскорбление его славному роду. И вызвал французского рыцаря на пеший бой на третий день турнира, каковой вызов был принят без всяких возражений, извинений и примирений.

— Не знаю, заговор это или колдовство, но я уверен, что мой человек не врет, — сказал Пьер де Вьенн Бертрану фон Бранденбург.

— Я бы на его месте уступил, — ответил тот, — при чем здесь улитка и де Круа, если ущерб нанесен коню епископа. Щелкнуть по носу этого полумонаха-полурыцаря стоило, но калечить ради этого великолепного французского жеребца это уже перебор. Коня в самом деле жалко, у него порвана кожа на шее сверху и стерта ремнем на шее снизу.

— Он уже не уступит, — прислушался де Вьенн, — если он повторит в лицо епископу обвинение в колдовстве, даже не знаю, что выберет епископ — как рыцарь бросит вызов на бой до смерти или как представитель церкви отправит его в инквизицию.

— Вмешаться?

— Что Вы хотите сделать?

— Обязать епископа взять на себя равные права и обязанности со всеми рыцарями. Этак он к концу турнира совсем обнаглеет.

— Прошу внимания, благородные рыцари и прекрасные дамы! — прервал острую дискуссию на самом остром месте мессир Бертран, — не могу знать, кто здесь прав, но знаю, у кого больше прав!

— Больше прав? Что за намеки? Королей здесь нет, а наш друг Джанфранко еще не сказал своего слова — ответил герцог Лоренцо Медичи.

— Никаких намеков, одни факты. Мы все подсудны Суду Любви и Красоты, но среди нас присутствует духовное лицо, подсудное лишь церковному суду, коего я здесь не наблюдаю.

— С негодованием отметаю это обвинение, — ответил епископ с достоинством, — в начале турнира я передал герольдмейстеру письмо, в котором на время турнира сложил с себя защиту церковного суда и просил все инциденты, затрагивающие меня, судить по турнирным обычаям.

— Вы хотите сказать, что создали прецедент, когда монах по собственному желанию может на некоторое время перестать быть монахом, а потом вернуться к монашескому статусу? — передернул мессир Бертран, — За эту уловку многие скажут Вам спасибо.

— С негодованием отвергаю и это обвинение, — ответил епископ с еще большим достоинством, — ибо ничего противного монастырскому уставу я не делаю.

— Вы внесли разрешение на конные турниры в устав монастыря?

— Никакого особого разрешения и не требовалось. Еще папа Гонорий III в 1256 году разрешил монахам ездить верхом. 'Позволительно ли монахам ездить верхом, сообразно ли это уставу и достоинству?' - вопрошали визитаторы Клюни. И ответ им последовал утвердительный. Насчет ломания тупых деревянных копий я и вовсе запрета не припомню. Дайте святому отшельнику вязанку копий, он их все переломает на дрова и не подумает, что это какой-то священный предмет, который божьему человеку и преломить нельзя.

— Что же Вы скажете про чудесный обычай прославлять прекрасных дам? Случить Вам победить на турнире, какую даму Вы назовете прекраснейшей?

— Приснопамятную деву Марию. И горе тому, кто скажет о ней что-то плохое! — ответил епископ, перекрестившись, как подобает монаху, и положив руку на эфес, как подобает рыцарю.