Макс подождал, пока жена продиктует Марте гениальный план похищения дамы с турнира, и задал очевидный вопрос.
— Не может оказаться, что они ведут более сложную игру? Купить Фрау Профос за сорок талеров, когда на ней не бывает надето драгоценностей меньше, чем на шестьдесят? Этот Винс такой дурак, что поверил, что Марта будет на него работать?
— Действительно, — поддержала Шарлотта, — купить Марту за сорок талеров это оксюморон какой-то.
— Оксюморон? — переспросил Макс, — что это?
— Это сочетание противоречивых понятий. Как 'живой труп'.
— Живые трупы бывают. Мне бабушка рассказывала.
— 'Шествующая рыба' тебе будет понятнее?
'Шествующим' в геральдике называлось животное, ступающее на три конечности с правой передней лапой вытянутой вперед и вверх. Любой уважающий себя рыцарь знал геральдику настолько, чтобы понять, что 'шествующих рыб' не бывает.
— Ага, или 'геморрой поперек горла', ой извините, — не удержалась Марта.
Шарлотта подавилась булочкой. Макс хлопнул ее по спине.
— Видите ли, Ваша светлость, я сильно изменилась за последнее время, — ответила Марта, — те, кто знает меня по нашему с Маркусом прошлому визиту в Феррону, до сих пор считают меня дорогой куклой из золотой клетки. Игрушкой мужа, у которой большое доброе сердце и никакого представления о том, как устроен мир и люди, которые его населяют. Они думают, что я теперь Ваша игрушка, а я не игрушка и не дура. Я порядочная женщина, которая по нелепой случайности до сих пор не замужем. И я отлично знаю, что надо делать в каких случаях, потому что опыт Маркуса это мой опыт. Однажды его также в трактире пытались подкупить, чтобы он выпустил кого-то из тюрьмы. Давали двенадцать флоринов.
— Двенадцать? Маркусу? — фыркнул Макс, — Бывают же на свете идиоты!
— Бывают, — кивнула Марта, — когда Маркус отсмеялся, он взял аркебузу и сказал: 'Есть работа на два флорина. Нужны добровольцы'. Того парня разложили на столе и засунули его двенадцать флоринов ему в задницу.
— Я бы нашел лучшее применение дюжине золотых монет, — сказал Макс.
— Золотых? Нет, этот скряга попытался подкупить Маркуса серебром, — ответила Марта.
Макс попытался в уме пересчитать двенадцать золотых флоринов на серебро и прикинуть, сколько это будет монет с каким общим весом, если один золотой флорин идет по полторы сотни серебряных сольдо… Не преуспел, потому что выходило математически правильно, но физиологически неправдоподобно.
Пока Макс считал, Марта ушла.
— Где-то во второй половине дня я поеду в гости к де Креси, — вернула мужа к действительности Шарлотта, — сегодня до вечера разберись с Шарлем-Луи…
— Он вызвал меня на пеший бой на завтра, — перебил ее Макс.
— Он? Тебя? На пеший бой? Если бы он действительно хотел с тобой сразиться, вызвал бы тебя на конный поединок. У него бы даже были неплохие шансы, потому что его французские боевые кони намного лучше, чем твои немецкие.
— Кстати… — начал Макс.
— Нет! Даже не думай сейчас покупать еще и коня! У нас будет, на что потратить деньги! — возмутилась Шарлотта, — лучше займись Шарлем-Луи, потому что, если он вызвал тебя на завтра, значит, он рассчитывает, что ты до поединка не доживешь.
Франц проснулся на полу мастерской живописца от колокола, звонившего заутреню. Рядом на полу продирали глаза Патер и Горгонзола. Их лица были перемазаны сажей, что привело Франца в очень веселое настроение. Художники посмотрели на Франца и загоготали еще громче.
— Ох, и попадет мне от Его светлости, — вдруг вспомнил Франц, — я же вчера должен был его сопроводить в лагерь. И щиты должен был к утру представить. А тут этот пожар…
— Щиты я сделать успел, — ответил Патер, и вынес из подсобки четыре щита, сверкающих свежей краской.
— Это что??? — удивленно вопросил Горгонзола, указывая на последний.
— Не что, а кто. Oberkriegschneck, как заказывали.
— Франц почесал в затылке. Ему и в голову не приходило, что его называют именно такой фантастической тварью.
— И где у него эти самые когти, язык и хвост? — поинтересовался Горгонзола.
— Мыслящим существам, в отличие от геральдических животных, оно все не положено, — гордый за свою изобретательность, ответил Патер.
— Алебарда в руках не является признаком мыслящего существа, ни в жизни, ни в геральдике — оспорил ответ Горгонзола.
— А штаны и ботинки? — возразил Патер.
Горгонзола молча признал свое поражение, на этом обсуждение и закончилось. Франц тоже не нашел, что такого умного сказать, поэтому просто поблагодарил Патера, рассчитался, умылся и задумался, как ему тащить одному четыре щита. Горгонзола предложил немного подождать и отвезти щиты на тележке, которая повезет некоторые детали и инструменты из мастерской на турнир.
Собор чудом не сгорел дотла. Даже не сильно и пострадал. Фрески местами подкоптились, погорели леса и скамейки, но это все по большому счету ерунда. Так уж сложились обстоятельства, что по соседству было помещение, где под рукой много воды, и в нем сидели два десятка 'пожарных', среди них один опытный руководитель и два менее опытных, но весьма уважаемых. Если кто не догадался, это я про монастырскую кухню. Именно туда направили свои стопы участники 'кулинарного представления' во главе с Быком. Все были голодные, даже голодные вдвойне, потому что ароматы рыцарского пира чрезвычайно способствовали аппетиту. На кухне их встречали те участники, которые не могли пойти лично, в том числе плотник и старший певчий, а также прочий любопытствующий народ.
Если бы кухня была закрыта, мог бы даже сгореть весь монастырь, ибо сначала надо бы было ведро за ведром доставать воду из колодца, да еще и найти столько ведер, чтобы подавать их по цепочке. Зато на кухне всегда налита бочка воды для питья, греются большие котлы для завтрашнего супа, варятся яйца, которые в монастырях потребляются в невероятных количествах, стоит вода от мытья посуды, которую утром сольют свиньям. С кухни есть ход в обеденную залу, где в фонтане охлаждаются бутыли с вином. И разных емкостей с ручками на кухне полно.
Поэтому, едва заслышав про пожар, вся честная компания с кухни похватала ведра и котелки, набрала воды откуда придется и рванула к собору. Рыцари, благодаря Максу, вовремя освободили вход, и монахи выплеснули первую партию воды и умчались за следующей. Одновременно Бык послал двух попавшихся под руку монахов к неподалеку расположенному колодцу и еще двух за ведрами. Сбегавшихся со всех сторон помощников Бык сразу озадачивал конкретным делом, раздавая указания по-итальянски и ругаясь на родном языке.
Общими усилиями пожар потушили, а уборку отложили до утра. Утром же, оценив количество восстановительных работ, мрачно почесали затылки. Кроме воды, в дело пошел упомянутый суп и упомянутые помои, а также вино из бутылей в фонтане, которые побили, зачерпывая воду ведрами. Пол стал липким и скользким, вдобавок к плохо отмываемой мокрой саже.
Сам епископ все утро провел в соборе, лично оценивая ущерб, ибо количество сгоревшего имущества, если верить докладам подчиненных, превышало все мыслимые пределы. Внезапно (кто бы мог подумать) оказалось, что в соборе кроме стройматериалов в количестве большем, чем могло туда влезть, хранилось несколько бочек вина для причастия, штабель мешков с мукой, и даже, зачем-то, фарфоровый сервиз, пожертвованный монастырю в позапрошлом году.
— Что? Еще и сервиз? — взревел епископ.
— Да, Ваше преосвященство, — пропищал келарь.
— Это от него половник? — епископ спросил более мягким тоном, потому что обратил внимание на повара, направлявшегося к выходу с закопченным половником.
— Нет, Ваше преосвященство, — ответил Бык, — это половник с кухни. Какой-то… божий человек тушил пожар супом и выплеснул наш лучший половник.
— А Вы не поленились его найти?
— По правде сказать, я не сам искал. Я приказал молодым братьям.
— И они Вас послушали?
