Совершенно случайно вышло так, что епископ озадачил Быка в присутствии монастырских плотника, библиотекаря и старшего певчего, которые воспылали праведным возмущением: что за безобразие, когда от имени монастыря выступает посторонний человек. Посему слово за слово сие чревоугодное выступление превратилось в чрезвычайно важное для монастыря деяние, коему каждый уважающий себя монах должен при возможности поспособствовать. Благодарение Богу, Бартоломео и Патер к тому времени уже покинули хозяйственный двор и не расставили своевременно точки над Ё.

В части вкуса очевидно было, что основная часть должна состоять из мяса, дичи или, может быть, рыбы, ибо постная пища не будет оценена по достоинству, а готовить сладости Бык не умел. По здравому размышлению, Бык отказался от горячих блюд. Готовить надо бы было на монастырской кухне, а потом нести в замок, да еще и ждать там своей очереди. Всяческие супы, соусы и прочие жидкие и полужидкие блюда не подходили в силу отсутствия наглядности. Поразить почтенную публику следовало не только вкусом, но и видом шедевра, а какой вид может быть через стенки супницы?

Следовало также учесть, что, в отличие от замкового шефа, Бык не мог оперировать пряностями, специями и изысканными приправами. Бык подумал-подумал и решил, что готовить будет то, что пряностей не требует, а требует совсем другого мастерства. Если запекать в печи большой кусок мяса, или целую тушу, пряностей класть нельзя, жара они не перенесут. Зато поддерживать правильный температурный режим, чтобы внутри пропеклось, а снаружи не сгорело — искусство, и этим искусством булочник владел великолепно. Да и печь в монастыре была сложена грамотно, хоть кабана целиком пеки. Но целого кабана или кого-то еще такого же большого печь не стоило. Ибо разделка его перед почтенной публикой заняла бы больше времени, чем Бык считал, будет ему отпущено.

В части внешнего вида следовало учесть, что здесь господа будут оценивать сначала идею, а потом качество исполнения. За качество Бык не беспокоился, а вот идею следовало подобрать очень осторожно. Хорошим вариантом был бы такой сюжет, который нельзя бы было обругать в принципе. Либо библейский, либо относящийся к личным ценностям бесспорных авторитетов. Кто из гостей рискнет сказать, например, что герб хозяина пошл и безвкусен? Или обозвать французские лилии 'лягушкиным пастбищем' в присутствии цвета французского рыцарства? Кстати, никакой иностранной символики. Хозяин не одобрит, а гости с ним спорить не станут. Но здесь могли возникнуть проблемы. Не с руки будет резать герб доброго рыцаря или обезглавливать фигуру ангела. Да и с библейскими историями надо быть осторожнее. Для мирянина слишком велик риск неумышленно сморозить какую-нибудь жуткую ересь.

Другой вариант — сюжет, для которого замечания отрицательного характера и попытки обсмеять пойдут только на пользу. Сделать, например, из свиньи смешного сарацина. Или поросят на виселице развесить и каждого подписать, за что он тут висит. Только юмор должен быть не слишком грубый. Само по себе блюдо никого не оскорбит, но господа могут на некоторые темы сказануть такое, от чего у дам уши повянут. А виноватым назначат кого? Конечно, повара.

В итоге, идея оформилась, как композиция из танцующих парами птиц и поросят, которые будут запечены целиком, украшены перьями и одеждой из листьев салата, ломтиков сыра и чего еще Бог пошлет. Либо будет красиво, либо смешно, либо и то и другое, все на пользу.

С подачи плотника, и с использованием жизненного опыта самого Быка, семья которого владела мельницей, для танцоров смастерили вращающийся деревянный круг диаметром в четыре фута, на котором в центре и в шести местах по окружности поставили вращающиеся круги примерно в три раза меньшего радиуса. Эта карусель монтировалась на сундуке и приводилась в движение при помощи рукояток, расположенных снизу по периметру большого круга. Когда большой круг вращался, центральный маленький круг оставался неподвижным. Периферийные круги соприкасались краями с центральным, отчего сила вращения большого круга заставляла их вращаться вокруг своих осей.

На каждом из семи меньших кругов должна была стоять пара печеных тушек, а свободное место под ногами 'танцоров' должно было быть покрыто пирогами с разнообразной начинкой. Танцевать планировали семеро маленьких поросят, гусь, каплун, кролик, фазан, утка и даже две каких-то рыбины подходящего размера. Эскизы одежды для танцоров нарисовал сам Горгонзола, поскольку ни монахи с послушниками, ни швейцарский булочник не были сильны в современной моде.

Бык запек все тушки еще утром, поставил тесто для пирогов, озадачил поварят подготовкой начинки и ушел на 'премьеру нравоучительного спектакля'. Вернувшись, поставил в печь пироги и принялся устанавливать и украшать 'танцоров'. Смирившись с тем, что мясо будет холодным, Бык посчитал, что должна быть и горячая часть. Пироги должны были отправиться в замок сразу из печки, заботливо уложенные в подогретые короба с плотными крышками.

Патер же, вернувшись в монастырь, довольно долго молился, а потом пришел в жилище паломников и обнаружил там всех участников вчерашнего 'мозгового штурма', которые после спектакля остались посмотреть штурм и только что вернулись.

— Знаете ли вы, божьи люди, что нашего брата Каспара-кукольника сегодня убили? — с порога начал Патер.

— Как! Почему? За что? — взволновались послушники.

— За наш с вами нравоучительный спектакль, — ответил Патер.

— Его допрашивали и пытали? — спросил студент-тиролец, написавший все песенки по-итальянски.

— Нет, с ним никто не разговаривал. Его просто ударили ножом.

— Может быть, его хотели ограбить? — спросил саксонец, помощник плотника.

— Деньги забрали стражники, — ответил Патер.

— Неужели наш епископ так глуп, что не приказал взять Каспара живым и узнать, кто его предал? — удивился портной из Гамбурга.

— Я думаю, это не епископ, — ответил Патер.

— Но кто же тогда?

— Альфиери.

— Тот самый Альфиери, который открывал турнир вместе с графом Фальконе? Он не выглядит дураком, — усомнился бондарь из Штирии.

— Если считать, что никто не дурак, то придется признать, что у кого-то был умысел убить Каспара, не узнавая, кто за ним стоит. Спросим, кому это выгодно. Если бы епископ узнал, что Каспару помогали аж девять человек, а они узнали от пьяного келаря, который мог разболтать всему городу, что бы сделал епископ?

— Отменил бы сделку. Или отложил, — предположил второй гамбуржец, по виду матрос.

— А визитаторы? — спросил плотник-саксонец.

— Визитаторы, — ответил Патер, — относятся к проверяемым с уважением. Они могут освободить более-менее порядочного епископа от должности по-хорошему, без шума. Но епископа, пойманного за руку при хищении, они снимут с позором. Епископу нет смысла рисковать, устраивая сделку любой ценой. Деньги деньгами, но, если он поставит на свою репутацию клеймо вора, рыцари изгонят его из своего круга.

— Причем тут Альфиери?

— При том, что он в этой сделке тоже получает прибыль, но не рискует ничем. Как Михель в нашей комедии.

— Точно! — воскликнул первый гамбуржец, — это же мы сами ему подсказали. Судья наказывает Вюрфеля, и Михель получает все.

Теперь всем все стало понятно. Кроме одного, — что делать? Слово взял Патер.

— Для нас ничего не меняется. Если Альфиери ничем не рискует, мы не можем оказывать на него влияние. Мы должны снова намекнуть епископу, что он не прав. Пусть он думает, что весь город знает о его подлом замысле.

— Может быть, намека недостаточно? Может быть, стоит выйти на рынок и рассказать всему городу? — спросил простодушный пивовар из Мюнхена.

— Нет, мы не должны так делать, — твердо сказал Патер, — мы не можем порочить человека, под чьей крышей живем, не имея никаких доказательств его вины. Тем более, что даже вины еще нет, а есть только намерения.

— Ближе к делу! — сказал матрос. Как мы намекнем? Запишемся на прием? Пройдем перед ним как на параде? Напросимся все вместе к нему на исповедь?