На улице уже кипела жизнь. Народ проснулся после сиесты и занялся доделыванием утренних дел. Кухарки в сопровождении мужиков с корзинами неспешно брели на рынок, дети гонялись друг за другом, юноши выгуливали девушек. Торговцы отправились в свои конторы в расписных паланкинах.

— Добрый день, добрый день, — раскланивалась Марта со старыми знакомыми.

Макс отметил, что многие смотрят на Марту с ужасом. Краем глаза он поймал несколько жестов с пальцем у виска, направленных явно в его адрес.

Ясность внес крик с балкона.

— Да чего вы боитесь! Она без шляпы, в новом платье и с мужчиной! Умер Маркус, неужели не ясно!

Марта заметно смутилась, но кивнула в ответ на поднятую бровь очередного попавшегося на пути старого знакомого. Тот, с трудом скрывая радость, приподнял шляпу со словами 'мои соболезнования'. Его услышали еще несколько прохожих, и вперед по улице полетело:

— Маркус умер! Маркус умер!

— Это ты называешь 'хорошие воспоминания'? — спросил Макс, не пытаясь скрыть удивление.

— А что? Маркус здесь даже никого не убил, в смысле, из приличных людей. Зато прочесал трущобы и тюрьмы и избавил городок от уймы разбойников, жуликов и прочей швали.

— 'Избавил' значит то, что я думаю?

— Он всегда брал преступников из тюрем, чтобы научить новобранцев стрелять в живых людей. Потом пикинеры и алебардьеры учились ходить строем по земле, заваленной телами, и добивать раненых. Это считалось опасным испытанием, и никто кроме Маркуса так не делал. Остальные командиры обкатывали новобранцев только в реальном бою, поэтому потери у них были больше.

— Мне бы в голову не пришло, — честно сказал Макс.

— Ты вообще не очень-то заботишься о солдатах, — ответила Марта.

— Что о них заботиться? Они же солдаты, а не маменькины сынки. По крайней мере, я всегда платил жалование и всегда сам шел в бой во главе строя, а не прятался на холмах, гордо поднося руку ко лбу.

— Солдатами не рождаются, солдатами становятся. Кому-то приходится долгие месяцы и годы воспитывать из всякого отребья воинов, которых такие, как ты, потом поведут умирать. Военная наука это не только сражения, это даже я знаю.

— Не читай мне нотаций. Оберст был умным человеком, Йорг, Маркус. Они планировали, рассчитывали. Я только мечом махал. И чем все кончилось? Они умерли, а я остался.

— Но ты ведь тоже не дурак. Ты потом почти год командовал этими швейцарцами.

— Я командовал только в бою. Все планы составляла Шарлотта. И это была не настоящая война. Больше маневров, чем сражений.

— В Швайнштадте, значит, была настоящая?

— Да. Или мы их, или они нас. Обрати внимание, с той стороны та же картина. Герцог, Бурмайеры, командир швейцарцев, забыл, как его звали, — все погибли. Остались Патер, который молился, и Бык, который готовил еду. Не скажу ничего плохого, они толковые мужики, даже слишком толковые для мужиков, но в тот раз они не участвовали в руководстве.

— К чему ты клонишь?

— К тому, что на войне больше решает божья воля, чем наука. Сила духа и сила меча важнее, чем сила ума.

Марта не нашлась с ответом. Вскоре улица Богачей закончилась еще одними воротами, за которыми виднелся короткий почти прямой спуск, выходящий на площадь.

— Это площадь Береги Ноги, — прокомментировала Марта.

— От чего беречь? — удивился Макс, опустив глаза.

— Название такое. От колес, копыт и того, что с возов падает.

— Что с возу упало, то пропало, — вспомнил Макс старую рыцарскую мудрость.

— Это в остальном мире оно пропало, а здесь сначала ногу отшибло, потом пропало, — ответила Марта, — Здесь сходятся пять улиц, все выходят на площадь с хитрых поворотов и разных уровней. Полным-полно телег и лошадей. Главные ворота Улицы Богачей. Главные ворота монастыря, через которые везут стройматериалы к собору. Кривой спуск на Воротную улицу, которая идет от западных городских ворот к восточным. Улица, ведущая на ремесленный рынок, к мастерским и далее к западным воротам. Единственный въезд в Старый Верхний город, — Марта перечислила улицы, показывая рукой по часовой стрелке.

Макс и сам заметил, что мостовая на площади была искривлена относительно горизонтали во многих местах, чтобы более-менее соответствовать кривизне втекающих улиц.

— Вот это — собор святого Павла, — указала Марта на огромное пыльное строение, с двух видимых сторон покрытое строительными лесами, — почти готов.

— В каком месте готов? Его еще строить и строить.

— Фасад готов и внутри уже наверняка идут богослужения, хотя роспись вряд ли закончена.

На самом деле готовы были все три фасада. Собор был построен в форме вытянутого прямоугольника, протянувшегося с запада на восток. Длинный южный фасад был продолжением южной стены монастыря, вдоль которой тянулась длинная улица, Главный, противоположный алтарю, фасад выходил на запад. Примерно на половину длины собор выдавался за пределы стен монастыря, поэтому стена упиралась в середину северного фасада, улица, спускающаяся с площади Береги ноги, огибала северный фасад и выходила на верхнюю соборную площадь. После монастырских ворот улица сильно сужалась и вниз вели крутые ступеньки, намекающие, что с колесным транспортом и лошадьми ниже лучше не соваться. Верхняя соборная площадь получила свое название после постройки собора и в плане представляла собой небольшую площадку перед западным фасадом, с которой на запад спускалась величественная лестница с широкими ступенями.

Спускаясь вдоль монастырской стены, Макс и Марта добрались до главного входа в собор и, конечно же, зашли внутрь. Западная половина собора представляла собой склад стройматериалов, между которыми был оставлен проход. В средней части стояли строительные леса, на которых трудились штукатуры. В восточной части, примерно на четверть длины нефа от алтаря, роспись и отделка были закончены.

— - Вот, Макс, смотри, это я! — Марта указала на фигуру женщины с мечом.

— Точно! Как похожа! — оценил Макс, — Юдифь?

— Ага. С меня писали Юдифь, а с Маркуса — царя Ирода и Понтия Пилата.

— Серьезно? — удивился Макс, — Ирода и Пилата? И как его уговорили?

— Это было несложно. Маркус сказал, что не будет натурщиком для крестьян, солдат и прочей мелочи. Ему предложили царя и прокуратора. Он был даже польщен.

— А почему Юдифь, а не Иродиада с головой Иоанна Крестителя? — Макс блеснул эрудицией, — Так ты была бы более подходящей парой мужу.

— Видишь ли, Макс, сначала мы так и планировали, но местный сеньор, который заплатил за право быть увековеченным в виде головы Иоанна Крестителя, поругался с Горгонзолой и тот слегка поменял акценты. Исправил палача на знаменосца и дал мне в руки меч.

— Горгонзола? — переспросил Макс, услышав странное прозвище.

— К вашим услугам, — крикнул кто-то с лесов.

Макс обернулся на голос и увидел жизнерадостного живописца, бодро спускавшегося по приставной лестнице. Вслед за ним чуть менее бодро спускался человек, который Максу показался знакомым.

— Фрау Профос! Какая встреча! — провозгласил художник.

— Герр Максимилиан! Какой же турнир без Вас! — провозгласил Патер.

Горгонзола Максу очень понравился. 'Настоящий человек эпохи Возрождения', как сказал бы современный читатель, 'Настоящий человек', как сказал бы современник художника, не ведавший, что живет в особую эпоху. Горгонзола, подобно коллегам, обладал энциклопедическими знаниями, любил жизнь, ближнего своего и Бога. Он вообще много чего любил, в каждом своем занятии находил повод для самосовершенствования и от каждого занятия получал удовольствие.

Макс, в свою очередь, тоже произвел хорошее впечатление. Он разговаривал с простолюдином как с равным, с ходу понимал быстрый рассказ живописца о соборе и фресках и задавал умные вопросы. Горгонзола, размахивая пачкой набросков, с ходу предложил Максу позировать для Самсона на еще не начатой фреске или для 'вон того ангела с мечом' на неоконченном изображении Второго Пришествия.

— Ой! — воскликнула Марта, едва взглянув на полуготовую фреску, — это же Маркус!