– Не беспокойся! Клиника возьмет на себя эту скорбную миссию.

Я внимательно вглядывалась в глаза заботливого доктора – в них горел маленький алчный огонек. Он был бодр весел, бледность и усталость уже не покоились на его лоснящемся румяном лице, украшенном сладенькой улыбкой отрицательного сказочного персонажа. Меня осенило! Я разгадала ребус и поняла причину этого фарса с едой и внимательным услужливым персоналом.

– Вы решили прибрать к рукам мою квартиру? – произнесла я почти по слогам. – Вам это не удастся! У меня есть брат!

– Неужели? И как его зовут? – потешался доктор. Похоже, ему нравилась эта игра. Он совсем не скрывал своих намерений.

– Эдик! – продолжала я врать. – Эдуард!

– Насколько мне известно, в квартире были прописаны три человека. Двое из них мертвы.

Павел Иванович наслаждался своим превосходством, но я не унималась и продолжала врать:

– Просто мой брат прописан у своей супруги. Они много путешествуют… а соседи позвонят ему и скажут, что папа умер, и он сразу приедет!

– Что тут скажешь, – развел руками доктор. – Как только приедет ваш брат Эдуард, мы сразу отдадим ему ключи от квартиры.

Я понимала, что полностью уличена во лжи. «Я буду бороться», – пронеслось в моей голове. Провести остаток дней в клинике для душевнобольных не входило в мои планы.

– У папы есть родной брат! – произнесла я с вызовом, борясь с волнением. – Я помню, он рассказывал мне про скрещенный барабан с бульдогом – про барабульку!

– Брат твоего отца рассказывал? Барабан с бульдогом – оригинально. Видимо больные фантазии – это все же наследственность.

– Историю рассказывал папа! – воскликнула я.

Мерзк ий ст ари к аш ка в белом х а лат е улыба лся мне снисход ител ьно. Мне хо т елось вцеп и т ься в его дрябл у ю кож у и вы рв ат ь к ус ок, ч т обы он орал от боли!

– Я могу ему позвонить, – продолжила я провокацию.

Павел Иванович задрал голову и захохотал, демонстрируя пожелтевшие, местами залеченные зубы.

– Хорошо! Я досмотрю комедию до конца! Звони!

Старикашка поднял две руки вверх, как бы сдаваясь. Я подошла к телефону.

«Дорогой Боженька! Пожалуйста, сделай так, чтобы он взял трубку», – воспользовалась я бабушкиным методом. Плечи чудо-доктора вздрагивали в конвульсиях: он сдерживал смех, наблюдая за мной. Я справилась с дрожью в пальцах и набрала номер Макса – благо, он был короток. Длинные гудки, казалось, кричали о вечности… «Алло!» – услышала я родной голос Максима.

– Дядя Витя? – спросила я весело. – Здравствуйте! Это Алена, ваша племянница. Дело в том, что…

Я сдела ла паузу и пронзи тельно посмо т рела на Пав ла Ив а нови ча. Он кивнул, злорадно улыбаясь и подбадривая мой спектакль междометиями.

– Мой папа умер. А добрый доктор Павел Иванович, похоже, решил запереть меня в психушке и завладеть моей квартирой. Помоги мне! – сказала я отчетливо. Макс что-то кричал в трубку, но я не разобрала.

Человек в белом халате, несмотря на преклонный возраст, быстро подскочил ко мне, выбил из моих рук телефон и повалил меня на пол, накрыв собой. На шум вбежали санитары. В воздухе мелькнул шприц, и сознание мое уплыло в дурман-страну.

В общей сложности я провела в клинике полгода. Лекарства повредили мои внутренности. Я, кажется, говорила, что во мне будто боролись две части: светлая и темная… Я буду всегда существовать в пограничном состоянии. Это мой крест – приспосабливаться и двигаться по жизненному пути к той последней двери, за которой спасение… и прощение… Мои демоны улетучиваются, когда я выпиваю маленькую красненькую капсулу. Я научилась справляться и теперь не слышу их зловещих голосов.

В квартире нашей все по-прежнему: скрипучий диван и уже тридцатилетняя стенка с антресолями, портрет деда над кроватью родителей, соленья в холодильнике от уже еле ходящей соседки. Моя комната тоже не изменилась, она грустила в ожидании возвращения своей блудной хозяйки под присмотром безголового мишки…

Я брожу по комнатам, словно привидение… И листаю мысли-воспоминания, перечитываю на страницах прошлого все, что помню. И радуюсь своим сокровищам, которые хранятся в замшелых сундуках моей памяти. Я ощущаю важность присутствия в моей жизни людей, которые относились ко мне по-разному. Они рядом. Всегда. Приходят по очереди, и мы беседуем. Я продолжаю прятать в плюшевом туловище моего боевого товарища записки. Я не прекращала их писать и в клинике. Я обещала читать медсестрам, все, что пишу в блокноте. Я сочиняла стихи и демонстрировала им свое творчество, но однажды поняла, что это обман и притворство. Эти тупоголовые курицы не интересовались моей поэзией, а выполняли свою работу. Комплименты моему стихосложению – всего лишь пустышка. Восхищение – часть работы, за которую начисляют зарплату. Меня это задело и обидело. Я презираю лицемерие. Я продолжала читать им идиотские стишошки, которые выплевывал мой мозг, а втайне писала огрызки дневника.

Бумажки из блокнота бережно сложены. Я хранила их за плинтусом в клинике. При выписке забрала с собой дань моему единственному другу – плюшевому мишке, хранящемумои самые сокровенные мысли.

Я сижу в комнате за столом и смотрю на аккуратно выведенные буквы. И думаю, думаю, думаю… вспоминаю, вспоминаю, вспоминаю…

Мать… я так и не смогла ее простить! Это моя идея про таблетки, я ей подсказала! В тот день, когда я пришла в сознание после долгого забытья… Голоса призывали мстить… Голоса были настойчивы, но я боролась. А потом я увидела ее в гостинице коленопреклоненной у ширинки гостя города. Это была грань. Моя грань. Голоса убедили – я должна была расставить все по местам. Мы сидели с ней на кухне. Пришлось долго и убедительно рассказывать истории про папиных любовниц, которые якобы чередой возникали в нашем доме и согревали его дряхлеющее тело пока мама тлела в объятиях молодого ловеласа… Я ее убедила, и она сделала все, как я хотела… Сознаюсь, у меня были сомнения: я боялась, что она не решится. Все-таки не зря я писала сказку! Шишка сделала свое дело: упала на Пчелку и размазала ее по поверхности Пня.

Записка, которую я написала специально для мамы: