Давно уже в опале,

Забыт трехстопный ямб.

Когда-то им писали,

Но в наши дни едва ли

Им пишут, да и я б

Не стал, но ямб трехстопный

Покладист, и весьма

Удобен для письма,

Для мысли расторопной.

К тому ж для сердца святы

Звучанья старых строк —

Со мной «Мои пенаты»,

Со мною «Городок»!

Их поздние раскаты

Еще услышал Блок,

Почувствовал до боли

И выплакал сполна

О том, что ветер в поле,

А на дворе весна.

Традицией старинной

Не стоит пренебречь:

Домашнею картиной

Я начинаю речь.

Зеленая неряха —

Лохматый клен в окне.

Картина Голлербаха

Направо на стене.

Стол с пишущей машинкой

И стул с плетеной спинкой

Стоят перед окном.

А в раме, под стеклом —

Тропининский, знакомый

Портрет того, кого мы

В своей душе несём

От отроческих, самых

Первоначальных лет.

На этажерке в рамах

И те, кого уж нет,

И те, кто так далече,

Почти в стране другой.

Похвастаться хоть нечем,

Но тишина, покой,

И в комнатах повсюду

(Я к этому привык)

Навалом — кипы, груды

И кучи всяких книг.

А в окнах много света,

В саду — кусты цветут.

До университета

Езды пять-шесть минут.

Всё это для поэта

Поистине — уют.

Хоть с плешью и одышкой

Не подобает мне

Распространяться слишком,

Что истина в вине,

Но если старый Бахус

Ковши свои раздаст —

Была бы только закусь,

А вы пить я горазд!

Что ж! Я в годах преклонных,

Уже под шестьдесят!

О женщине — влюблённых

Стихов мне не простят!

И мне покой дороже

Тревог, а между тем —

И я не очень всё же

Чуждаюсь этих тем.

Хотя авторитетов

На мне лежит печать,

Я перечнем поэтов

Не стану докучать.

Но всё ж слова найду я

Сказать кое о ком

Из тех, кто молодую

Мне душу жег стихом.

У самого истока

Колючих дней моих

Благодарю я Блока

За беспощадный стих.

И в мире, где лавины

Войн, бедствий и разрух —

Цветаевой Марины

Мне дорог певчий слух.

Откуда-то из мрака

Кривых ночных дорог

Я слышу Пастернака

Сумбурный говорок.

Хотя я врозь с Россией,

Врозь со своей страной,

Но розы ледяные

Ахматовой — со мной.

От слова и до слова

Перечитал подряд.

Послание готово,

А где же адресат?

Где современник дивный,

Где он, чудак такой,

Что на строку отзывной

В меня плеснет строкой?

Где собеседник милый?

В каком живешь краю?

У вод Мононгахилы

Я одинок стою.

А подо мною — зыби

Несущийся поток.

И сам я на отшибе,

И стих мой одинок.

В тот год с товарных станций эшелоны

На север шли почти что каждый день.

Набиты заключенными вагоны,

И на снегу штыка чернеет тень.

И песнею отпугивая стужу,

Там, ночью где-то посреди лесов,

Охранники горланили «Катюшу»,

На поводке придерживая псов.

И про Катюшу, девушку простую,

Поет студентка сорок лет спустя,

И я студентку слушаю, тоскуя,

И я студентку слушаю, грустя.

Мне с мертвыми мерещится подвода

Скрипящая под звуки песни той.

Всё это для студентки — вздор пустой.

Она — как равнодушная природа,

Сияющая вечной красотой.

В новогоднюю ночь я к столу подойду,

И вина золотого нальёт мне хозяйка.

Если хочешь, попробуй — поди, подсчитай-ка,

Сколько жизни оставил я в старом году.

Ты покрепче, хозяйка, меня напои,

Чтоб душа заиграла, вином разогрета!

Сколько раз я под звёздами Нового Света

Провожал новогодние ночи мои.

Где-то — Старого Света оставленный край:

Дом. Каштан. Потемневшие стекла аптеки.

Сколько жизни моей там осталось навеки —

Если хочешь, попробуй, поди, подсчитай.

Я не знаю, с какой мне звездой по пути.

Мое время меня разорвало на части.

Только знаю одно, — что без старого счастья

Мне и нового счастья уже не найти.

Цыганский табор осени разбросан

Между домами. Неопрятна осень,

Но грандиозна, ветрена, пестра.

И с осенью нет никакого сладу —

Листва деревьев пляшет до упаду,

Горят костры посереди двора.

Я восхищаюсь этим понапрасну.

Я с каждым из деревьев этих гасну.

Вот лист, что закружился по двору,

Свалился, об окно мое ударясь.

Цыганская взлохмаченная старость,

Раскачиваясь, плачет на ветру.

Да, осень пляшет, и поёт, и плачет,

И, кажется, переполох весь начат

Лишь для того, чтоб я моё житьё

Измерил этой лавой листопада.

Но как ни мерь — а жизнь длиннее взгляда,

Стремящегося охватить её.

Как заключённый в камере тюремной

Под камнем пола роет ход подземный,

Чтоб выбраться на волю из тюрьмы, —

Так в памяти я котловины рою,

Чтоб выломать из многолетней тьмы

Обломок дня, утерянного мною.

Есть где-то настоящее, и это —

Веселием сверкающее лето,

А будущее там — в полях весны,

Но осень — это прошлое, и людям

Оно нужней. О нем мы не забудем,

Зимой небытия занесены.

Как будто еду в поезде я скором,

И осень мне махнула семафором,

И дал мой поезд резко задний ход,

И содрогнулись все мои вагоны,

Пошли они во дни катиться оны,

И весь мой поезд в прошлое идёт.

Я с поездом моим куда-то двинусь

По направленью в юность и невинность,

Где ждут меня на полустанке том,

И к старому знакомцу благосклонны,

Ко мне из детства нависая, клёны

Расскажут миф о веке золотом.

А там и жизнь была совсем иная,

Там комната в квартире проходная,

Там очередь за хлебом поутру,

Там, тапочки надев на босу ногу,

Пускаясь в ежедневную дорогу,

Пенал и книги я с собой беру.

От школьной парты, школьного урока

До осени цыганской так далёко!

Разрозненные времени куски

Барахтаются в памяти, как в дыме,

Толпятся государства между ними,

И океаны, и материки!

Он уплывает, этот полустанок,

И клён, и дом, и несколько полянок —

И вот уже, огнями залита,

Мерещится вечерняя столица.

И я не знаю — эта жизнь мне снится,

Или когда-то мне приснилась та.

Последние октябрьские недели.

Деревьев закружились карусели.

А где-то там, за тридевять земель,

За тем холмом, где свалены за годы

Мои закаты и мои восходы, —

Там в парке над рекою карусель.

И друг за другом в сказочной погоне

Кружатся размалёванные кони

И движутся по стержню вверх и вниз.

Вся карусель плывет под звуки вальса…

Ещё я помню, — вальс тот назывался

Немного старомодно: вальс-каприз.

И красный конь, по воздуху гарцуя,

Навстречу вырывается! И сбруя

Железками позвякивает блях,

И, как бывает среди сна ночного,

Конь снова появляется, и снова

Куда-то пропадает второпях.

Болтаются, позвякивая, бляхи,

И мальчик на коне взлетает в страхе,

За гриву уцепился он рукой.

Сегодня ветра музыкальный ящик,

Оркестр ветвей поющих и скрипящих

Вернули мне тот полдень над рекой.

И кажется — в одном порыве страшном

Сегодняшнее обнялось с тогдашним,

Кленовый лист, что над окном повис,

Колотится о стекла с перепугу,

А красный конь, летающий по кругу,

Скользит то вверх, то вниз — то вверх, то вниз.