Перевел взгляд на долбившего сухой ствол дятла, постарался незаметно вытереть щеку.

— Ты сказал… в тех местах умер твой отец. И мой, значит, там же… Я не помнил ничего. Я и сейчас плохо помню.

— Кем ты видишь меня?

Вопрос сбил Огонька с толку. Он тронул языком губы, обдумывая ответ. Стало не по себе.

— Я не могу тебе врать. Я не понимаю. Плевать, что говорят северяне… я привязался к тебе сильнее, чем думал. Не только за подаренное пламя… хотя и мечтал разорвать нашу связь. Но я не раз думал также, что тебе… не следует жить.

— А сам — хочешь этого? Чтобы меня не было больше?

— Не знаю. Не спрашивай… — почти с мольбой поднял глаза: — Я очень устал.

— А я должен знать, кого забираю на юг, — он, кажется, и мысли не допускал, что ему могут соврать.

— Не хочешь — не забирай, — пробормотал вконец вымотанный подросток, и услышал:

— Я должен.

Южане сразу обступили обоих, заговорили — гортанные их голоса казались уставшему подростку возгласами диких птиц. На него самого почти не смотрели — привели и привели… Потом будет время во всем разобраться, а сейчас последнее, что заботит — полукровка, который еле держится на ногах. Ах, они же не знают, подумал Тевари.

— Кто это сделал? — высокая тонкая женщина едва не ткнула пальцем в розовый рубец на месте страшной раны. Кайе отвернулся, угрюмо.

— Хватит. Я хочу спать. Выставьте часовых у лагеря…

— Не считай нас детьми. Нам нужно ехать, пока солнце не вошло в силу…

— Мы будем говорить крысам, что им делать — а не удирать от них. Огонек, пошли.

Направился к маленькой палатке… судя по всему, никто не осмелился разделить ее с оборотнем. И сам Огонек боялся заходить в палатку — как в логово хищника; раньше, напротив, страхи уходили, а сейчас…

— Ну? — юноша обернулся устало. Какая бы там Сила не шла через него в мир, он все же был и человеком. Измученным не менее полукровки. Тевари набрался храбрости и, пригнувшись, шагнул внутрь, в полутьму. Стянул с ложа одну из шкур, соорудил себе постель у другой стены палатки. Кайе этого не видел уже. Он, как вошел, просто упал на ложе и заснул мгновенно.

Зато с Тевари усталость мигом слетела.

«Я же… еще вчера стоял против него с оружием в руке. Он же знает про Ши-Алли!» — завопил кто-то в голове Огонька. Полукровка едва не растолкал оборотня, чтобы только тот не спал так беспечно.

— Но так же нельзя!! — прочти в голос произнес Огонек, отчаянно пытаясь найти в спящем хоть намек — тот видит и слышит. Смотрел, пока не погасла маленькая лампа. И тогда — не смежил глаз, вслушивался в дыхание, испуганный куда больше, чем перед входом. Только теперь понять не мог, кого боится. Усталость дикая дала себя знать — веки сомкнулись, но пришли забытые было кошмары. Так и не отдохнул. Весь мокрый от ужаса, проснулся и глаз уже не закрывал. Даже обрадовался, что не один.

Скоро и тот заметался, не просыпаясь, Тевари услышал короткий стон. Дернулся было к южанину, но тот распахнул глаза и сел.

— Ты… — начал было подросток.

— Тихо, — отмахнулся тот, и, пригнувшись, выскользнул наружу, остановился у палатки. Огонек услышал шуршание — через миг к лесу метнулась огромная черная тень.

И тут словно теплой ладонью полукровку накрыло — заснул мгновенно, без снов.

Проснулся от притока холодного воздуха — юноша откинул полог, нырнул в палатку. Небо было уже серым. Смерил взглядом полукровку.

— Цел?

— Да… щеку вытри, — чуть слышно проговорил тот. Оборотень небрежно провел по щеке, стирая кровь. Осмотрел руку, хмыкнул:

— Не моя.

— Как… ожоги?

— Нормально. Спи дальше…

— Спасибо, я уже успел… — пробормотал подросток. Он не успел восстановить силы, и не сомневался, что снова придут кошмары. Но на сей раз сон его все-таки не отпустил.

Тумайни испытывала крайнюю злость, но это выражалось только в отрывистых репликах сквозь зубы. Потерять почти сутки… если бы Кайе не появился еще хоть с полчаса, она сама постаралась бы вытащить его из палатки. Тем паче весь лагерь знал — ночью энихи уходил на охоту. Значит, мальчишка будет тут спать и охотиться, будто у себя дома? Но с тем признавала — Кайе на свой лад был прав. Долину северяне покинули — отряд Лачи, и рабочие сворачивали лагерь. Не сомневалась — так поступили бы и в случае отсутствия южан, ради спокойствия в Тейит. Но все же приятно видеть страх врага.

Но оборотня эсса сейчас не интересовали — он выбросил из головы их, потерпевших поражение. Он преспокойно оседлал злого самца грис, протянул ему лакомство на ладони, не опасаясь крепких зубов — животное взяло кусок пахучего маслянистого тростника и благодарно ткнулось мордой в руку. На Огонька юноша не смотрел, будто не сам потащил за собой.

Правда, грис, уже оседланную, ему привел, и позаботился о дорожном снаряжении полукровки. А в подростка уже вселился дух противоречия, как часто бывало — чувствовал знакомое покалывание под языком. Молчишь? Отлично, значит, говорить буду я.

Правда, смелости все равно не хватало, приходилось постоянно поддерживать в себе нужный запас. Все утро сопоставлял виденное в долине — и не знал, что подумать. Очень хотел понять, каков Лачи на самом деле… и не мог понять ничего.

Выждал момент, когда тронулись в путь — оглянулся в последний раз на невысокую голубоватую ряду, видную в просветы между стволами. Поравнялся с оборотнем, замыкавшим колонну.

— Расскажи мне… про Айтли, — попросил нерешительно.

— Нет.

— Пойми, это важно для…

— Нет!

Огонек отшатнулся: показалось, юноша сейчас попросту вцепится в него, как энихи, даже на миг почудилось — у того длинные клыки. Поспешно, примирительно произнес:

— Ладно, что ты. Я же просто спросил…

Южанин резко развернул грис — та взвизгнула от боли, причиненной кольцом узды.

— Не смей спрашивать больше.

— А о чем еще я не должен спрашивать? — довольно холодно поинтересовался полукровка. Тот не ответил, просто поехал вперед.

Как же он изменился, думал Тевари, следя за юношей с коротко остриженными волосами. Или это я изменился и не могу больше принимать южан так, как раньше?

Но другие не вызывают у меня особого отторжения — просто люди, хоть и не слишком приятные. А этот… Прошло всего две весны, даже меньше немного. А будто — не меньше века. Полукровка не раз говорил себе, глядя, как солнце играет на знаке его, как он ударом посылает свою грис вперед — я не пришел бы там, в долине, если бы знал. Чужой. Нет, хуже… Порой вглядывается в полукровку, словно подтверждения чему-то ищет.

Путь казался бесконечным… а впереди была еще Астала. Огонек уже думать не хотел, на что он себя обрек. Только одна мысль утешала — удалось отвести беду… хоть ненадолго.

Но мерная рысца грис прогоняла дурные мысли, дорога была нетрудной, и подросток чаще начинал оглядываться по сторонам. То птицу высматривал в зарослях, то лемура, скользнувшего с ветки на ветку. При виде черно-серебряных рожиц не мог сдержать смеха — вспоминал и давний страх свой, и неудачный подарок Кайе.

Когда звезды высыпали на небо и над самой тропой протянулась другая тропа, светящаяся, разбили лагерь. Неважно, что стемнело почти — южане, как и обитатели леса, превосходно видели в темноте. Огонек посидел у костра и поел немного, с аппетитом, его самого удивившим. Очень хотел спать.

Только эта ночь запомнилась как самая тяжкая на пути, хоть вроде и не страшнее предыдущих.

Кайе спал уже, он вообще засыпал мгновенно. На сей раз полукровка уже не думал про непонятную беспечность этого существа — теперь-то зачем? Все равно, убить — невозможно. А вот тосковать по дому и по навек утраченной своей гордости — очень даже возможно. Что лучше, клеймо предателя или труса?

Как там, в долине Сиван, потекли слезы. Не мог даже всхлипнуть — стыд-то какой, еще услышит! Только утирал их тыльной стороной ладони, смаргивая время от времени.