Сел — показалось, так быстрее придет в себя. Услышал, не увидел движение. Огонек напряг зрение, и сам подобрался. Кайе шевельнулся во сне, приоткрыл губы, дыша неровно и часто. Качнулся к одной стороне ложа, к другой.

Мальчишка пошарил рукой возле себя, зажег маленькую лампу. Поднес к лицу южанина, высветив черты.

Высокие скулы, ресницы сомкнуты. На щеках темный румянец, слишком яркий… лихорадочный, похоже. Что-то дурное снится? Или… Тот — провел рукой по груди, по лбу, словно пытаясь убрать что-то.

— Къятта…

Огонек вздрогнул, услышав имя. Оглянулся невольно. Нет… никого, только сова вдалеке ухнула гулко. Значит, позвал во сне… его? А чему удивляться, — Огонек со вздохом отвел лампу, поставил на пол. Чему удивляться? Кого же еще ему звать…

Хотел разбудить, но южанин открыл глаза сам.

— Свет… — непонимающе поглядел на дрожащий язычок, уютно обосновавшийся в лампе. Потом — на Тевари.

— Что с тобой? — спросил тот.

— Ничего… — прислушивался к далекому вою, к уханью сов снаружи. Сел, не сводя глаз с полога.

— Ты снова хочешь… туда, к ним? — шепотом спросил Огонек.

— Да.

— Не ходи.

— Что? Почему? — вскинулся Кайе.

— Не надо тебе. Ты… горишь весь…

— Дурак… Это часто теперь. Пламя постоянно хочет наружу.

— А я помешал, так? В долине?

— Может, и ты.

— Не ходи.

— Ты не понимаешь!

— Я понимаю. Ты все чаще становишься таким, как они, — кивнул в сторону леса. — Но ты — человек!

— Опасаешься за себя? — рассмеялся довольно зло.

— За тебя.

— Не смешно. Я назвал тебя щитом северян… но не моим! — резко встал, и, пригнувшись, выскользнул наружу. Огонек вытянулся на своем ложе, не гася лампу.

Оборотень пришел под утро, усталый. Сразу упал на постель, лицо было довольным. Заснул мгновенно. Огонек вздохнул и тоже незаметно погрузился в сон.

Недалеко от реки Иска лес прерывался — его сменяла широкая равнина, вроде тех, что так часты на севере, подле Тейит. Высоко над равниной парил огромный орел. По преданью, именно такой орел поднимал Солнце на небо… Огонек следил за птицей, пока та не превратилась в точку.

— Знаешь, — сказал внезапно, желая одного — показать, что и он сам отнюдь не просто рыжая белка. — Я один раз летал.

— Как птица? — хмыкнул тот.

— Почти… Невысоко, но по-настоящему.

— Где же твои крылья?

— У меня нет крыльев. Это сделали «перья».

— Да? — Кайе сел настолько быстро, что Огонек отшатнулся. — Но они убивают!

— Нет, не всегда… — Не сдержался: — Ведь и ты — не всегда!

— Я — не они…

— Ну а они — не ты. Что с того? — Рассказал про недавнее совсем, невероятное путешествие — в долину — с Лиа, и дальше — по воздуху.

К его удивлению, оборотень поверил сразу — будто дитя, которому рассказали сказку на ночь — и которое наутро ищет следы этой сказки в собственном саду или доме. Вздохнул еле слышно:

— Полетать и я бы хотел…

Полукровка не сдержался, хихикнул, представив энихи, парящего навроде белки-летяги, растопырив лапы и помогая себе хвостом. Пожалел немного, что проболтался — приятно, когда есть своя тайна…

Страшное обличье юного южанина понемногу таяло — быть может, потому что приближались к Астале, и позади осталась стычка в Долине? Черты стали мягче, и жесты спокойней. А по ночам было тяжко. Кайе метался во сне, и Огонек, который попытался загасить это пламя, испуганно отдернул руку, прикоснувшись. Тело не бывает, не должно быть таким горячим…

Оборотень перекидывался каждую ночь, исчезая в густых зарослях. На Огонька энихи попросту не обращал внимания. И ничто в нем не показывало, что под черной шкурой прячется человечья сущность.

Подросток не выдержал на пятый день, в лоб спросил:

— Скажи, когда ты — хищник, то понимаешь все, как человек?

— Нет.

— Тогда как же?

— Я не могу сказать. Не знаю, — задумался, брови сошлись ближе к переносице. — Все это — я. Но я-энихи понимаю только самое общее… враг передо мной или нет, добыча или запретное…

Из разговора полукровка вынес одно — существо перед ним и в самом деле далеко от людей по своей сущности. Дивился — ну почему раньше это как бы и не мешало… и видел — пусть опасного, резкого, но все же — мальчишку?

Думал — может, проще было бы даже для оборотня — если бы Огонек смог ударить. Извелся весь. По ночам снились прихотливые уступы Тейит, переливы серого камня — то молочный оттенок, то почти угольный. И — светлые мраморные ступени, розоватые на заре… по ним Ила легко поднималась наверх или сбегала к Огоньку, легкая, будто девочка.

Напряжение не отпускало. Он все ждал, когда же это существо поймет, что мысли бывшей игрушки заняты исключительно севером… и придет в ярость. Бесконечные, тяжелые мгновения — вот он спрыгивает с грис, оборачивается, убирая со лба волосы, беглый взгляд, блестящий, прямой — все ли в порядке? — и душа каменеет. А он — отходит к остальным, так ничего и не заметив.

Южан Огонек больше не опасался — с момента, как решил для себя — тут от него может быть куда больше пользы. Ведь Лачи сказал… Пусть он ошибся, пусть полукровка не смог исполнить порученное. Но как-нибудь по-другому — сумеет. Или и вправду — тряпка, ничтожество.

Тумайни — женщина, ведущая отряд, и не приближалась к Тевари. Остальные тоже не заговаривали — подумаешь, приблудился звереныш. Если бы эсса были — сказал бы, что им нет смысла вести себя иначе. А эти… просто не испытывают ни гнева, ни пренебрежения. Белка и белка рыжая, пусть себе скачет; одной грис не жалко.

«Так я и буду — один…»

И правильно. Лучше один, чем снова служить забавой, чем каждый миг помнить — подобрали из милости… Только вот зачем я на юге сейчас?

Кайе сказал — «я должен». Но нет такого долга, «ведущему» заботиться о том, кого вел.

Огонек предпочел махнуть рукой на подобные мысли, ну их…

На очередном привале стали недалеко от маленькой, поросшей камышами реки. Ее вода была совсем темной — то ли по цвету дна, то ли исток ее был в одном из «черных озер» — по легенде, подобные прячутся глубоко под землей и вода их усыпляет человека навечно. Но на свету силу теряет — поэтому здешнюю воду все пили спокойно.

Кайе сидел у речушки, проводил пальцами над темной гладью воды. Что он высматривает? Уж точно не свое отражение.

Оглянулся, сверкнула улыбка:

— Держи! — протянул огромную сине-зеленую стрекозу, блеском похожую на драгоценный камень. Озорные глаза, и сам — светлый, радостный.

— Ты… — Тевари ошеломленно глядел на него.

— Что? Стрекоз не видел?

— Ты смеешься. По-настоящему…

Смех и был ответом.

«Бабушка, Ила, Кираи, — все ликовало в душе Огонька, — Может быть, я сумею… Вы будете гордиться мной. Вы… любили меня и так, но я заслужу эту любовь!»

Последующие дни лихорадочно вслушивался в каждую интонацию, ловил каждый жест — стал ли оборотень более человечным?

А по ночам вслушивался в неровное, горячечное поначалу, теперь все чаще спокойное дыхание, напряженно ожидая — проснется ли? Уйдет ли снова в ночь?

Думал о доме.

Кроме Тумайни, женщина в отряде южан была всего одна, и та выглядела больше похожей на мужчину — приземистая, ширококостная, правда, с роскошной косой. Мысленно сравнивал ее со знакомыми северянками, тем более что Тумайни видел нечасто — та ехала во главе отряда. Сравнение выходило не в пользу южанки, но пальму первенства с чистой душой отдать другим не получалось — тут же перед глазами вставала Киаль… да что говорить, и девушки ее были на редкость красивы. А у Кайе своих служанок не было… и вообще, тогда Огонек был еще мал, чтобы вникать во все тонкости.

Спросил, улучив момент, у оборотня:

— У тебя есть подруга — там, в Астале?

— Нет, — довольно угрюмо ответил. Огонек не стал допытываться — привык, что на каждый второй вопрос следует просьба заткнуться. Но мысли пошли в ином направлении, и он упорно не отставал, стараясь держать свою грис поближе к Кайе: