— Для меня есть. А северянин… был слишком заносчив. — Лицо потемнело, — Но смерти на алтаре я ему не желал.

— Ему нет никакой разницы, — шепотом повторил Огонек.

И прибавил:

— Там, в долине Сиван… я ведь напомнил тебе его!

— Это верно. Но он никогда не склонялся передо мной, даже изгибаясь от боли. А ты… кричишь о доброте и плюешь в лицо, зная, что никто не заставит тебя поплатиться за это.

— Я и так плачу слишком дорого!

— Чем же? — глухим от ярости голосом спросил юноша. — Тем, что приобрел кое-какие способности? Тем, что ради Ши-алли тебя вознесли высоко, а ты сумел предать и северян? Тем, что тебя снова приняли в Астале почти как своего, и я назвал тебя другом?

— А ты — помнишь о дружбе, когда бьешь в лицо? Зато искренне! — горько сказал Огонек. Ему уже не хотелось ссоры. Ийа ошибся. Нельзя иметь влияние на это существо, которое живет даже не сердцем, а вспышками бешеного огня.

На небольшой площади подле Хранительницы не росли деревья, зато они высились по периметру, на манер стражей — высокие, крепкие, прямоствольные. Перешептывались, покачивая листвой, неважно был ветер или нет, и человечьи голоса в шепоте слышались. Сколько веков насчитывала Башня — деревья не старели. Или так незаметно одни приходили на смену другим?

На ветви одного из них расселся жирный лоснящийся ворон, сыто покаркивая. Кайе шагал к Башне, с виду целеустремленно, а на деле — бежал за утешением, как малыш бежит к матери. Вот только взамен матери была Хранительница. Огонек… Кайе сейчас больше всего хотелось забрать собственноручно вырезанный знак обратно. Ну что, в самом деле? Крысы северные, теперь Ийа! Час от часу не легче.

— Крра… — довольно подтвердил ворон.

— Заткнись.

— Крра! — оскорбился тот.

— Ты… — юноша встал в центре площади, взглядом сразу отыскав наглую птицу.

— Кра! — насмешливо отозвался ворон, встречаясь с ним взглядом.

— Да сдохни ты! — Кайе вскинул руку, вместо ворона видя Ийа. И не сразу понял, почему загорелся древесный страж. Неприкосновенное дерево Хранительницы…

Ийа наблюдал за играющими котятами дикой пятнистой кошки — Род держал при себе тех, кто был изображен на знаке, коли такое представлялось возможным. Один котенок постоянно оказывался позади другого и кусал собрата за хвост. В другом углу комнаты сидела Имма, которая последние пару сезонов была для молодого человека чем-то вроде отделенной от него тени. Она даже глаза свои доверяла его целителям, а не своим, хотя Род Инау уж лечить-то умел и недоучек у себя не держал.

Ийа и разговаривал с ней, как с тенью — той можно не опасаться. Но за откровенность — Имма знала — требовал платы. Сюда молодую женщину привела верная Илха, приемыш, но девчонке не позволили слушать, о чем пойдет речь.

Про оборотня говорили, о чем же еще. Вернулось сокровище в Асталу… уже одним деревом-стражем меньше. Теперь за другие примется или сразу по Башне шарахнет?

— Я надеялся, хоть так называемая победа пойдет ему на пользу. Похоже, наоборот.

— А зачем ты вытащил полукровку? — спросила Имма. Когда мир ее сузился до пределов едва ли комнаты, она стала более разговорчивой, опасаясь почувствовать себя ни к чему не пригодной.

— Мне показался неглупым этот парнишка. Может, я и не ошибся. Но сил противостоять Кайе у него нет.

— Ты слишком торопишься…

— Да нет, Имма. Уже много весен прошло. Я не хочу ждать столько же. Если бы мальчик сумел приобрести на Дитя Огня хоть наполовину такое влияние, как Къятта… может, оно и сейчас есть, только пользоваться им полукровка не умеет совсем. И когда еще научится. Напротив, он делает все наперекор — будто нарочно.

— А что с этим мальчишкой…

Ийа пожал плечами:

— Да зачем он мне? Парнишка неплохой, и даже мне по душе — я не стану ему мешать. Легко было вытащить его из стремнины Читери, но в стремнине Асталы пусть барахтается сам. Может, и пригодится.

Несколько отрешенно добавил:

— Хотя вряд ли. Я надеялся на долину Сиван… дольше ждать просто опасно. Ты же видишь — он вернулся победителем, но это не прибавило ему человечности. Я боюсь, что еще три сезона от силы, и произойдет нечто непоправимое… Он — оружие почти совершенное; если бы еще можно было на него положиться…

Имма недоверчиво склонила голову набок — зрение вернулось только частично, и она уже привыкла прислушиваться, не приглядываться.

— Что ты задумал еще? Будь осторожен.

— Осторожности у меня хватает… могу поделиться со многими.

— А если узнают про тебя? Брат его первым подумает на ваш Род, даже если вы будете невинны.

— Я же не самоубийца. А ты мне поможешь.

Все тело молодой женщины отобразило страх — она еще не пришла в себя. Услышала грустный голос:

— Не беспокойся. Тебе не понадобится работать с чем-то опасным… только со мной.

Маленькая птица летела домой. За последние пару сезонов она уже несколько раз преодолела путь туда и обратно — прочь от дома ее гнала чужая воля, но возвращалась птица всегда по своей. Привязанное к лапе письмо не мешало, птица и не подозревала о нем. Она хотела на родной каменный карниз, к золотистым зернам, которые дома были вкуснее всего, и свисту человека — так он сзывал подопечных своих.

Маленькая птица не страшилась расстояния и не думала, что может стать жертвой небесного хищника — крупица Солнечного камня, вделанная в кожаный ремешок, придавала ей сил и защищала в пути.

Не очень скоро по птичьим меркам перед ней возникла горная цепь, в которой раскинулся город — вроде разрушенного гнезда, неровный, но достаточно цельный, чтобы казаться единым.

Вот и дом — голубь уже забыл про долгий путь, радуясь в предвкушении отдыха и зерен. Птица опустилась на каменный подоконник, заворковала, привлекая к себе внимание.

Приближенный Лачи принес голубя — недоумения не мог скрыть, хоть и приучился вроде движением брови не выказывать истинных чувств. И сам Лачи не сдержал удивления, воззрился на своего человека:

— Что это?

Белый с полосатым хвостом голубь в руках — покорный, ждет, когда от лапы отвяжут письмо. Голубь близнецов, один из которых мертв, а вторая умчалась невесть куда, не взяв даже сумки с едой, только сильную грис.

Лачи стало не по-себе. Будто весточка с того края мира… потом сообразил — два голубя исчезли бесследно. Мало ли кто их перехватил.

На тонком листе тростниковой бумаге — судя по оттенку, с юга — небрежно расположились знаки, и, угловатые, казались самодостаточными; но Лачи видел не столько их, сколько смысл, который знаки несли. Похоже, начертал знаки уверенный в себе человек. И собственно письмо говорило о том же. Короткое — северяне тоже писали короче, нежели говорили, но все же не так.

«Нам есть, о чем поговорить, Лачи из Хрустальной ветви. Я буду в дни этого полнолуния у перевала Антайа, возле скалы-колодца. Если желаешь, возьми с собой надежную свиту. Я буду один».

Ни имени, ни родового знака. Кто-то из Сильнейших наверняка, более слабые семьи не столь самоуверенны.

Если это ловушка… уж больно нелепа. Конечно, ежели Лачи возьмет с собой отряд Сильнейших из Тейит — их всех могут и впрямь заманить в западню. Именно поэтому — не возьмет. А убить его одного — пусть. В конце концов, найдется преемник… мальчик, которого Лачи метил на свое место, еще мал — ему десять. Но и его собственный брат, Тойле, сойдет на первое время. Жаль, что нельзя быть в Соправителях одновременно двум женщинам — Саати не уступила бы Лайа.

В первую ночь полнолуния Лачи с небольшой свитой самых верных охранников был у горы-колодца, странной прихоти гор — будто небесный великан пробил кулаком дыру в скале, глубиной в четыре человеческих роста. Поговаривали, что это разгневался Гром, когда служители потеряли его статую.